Наследство - [25]

— Это кто? — спрашивает девчонка, уперев руки в бедра. Обращается она к Динни, не ко мне.

— Эрика, это Хани. Хани, это Эрика.

— Хани? Очень приятно познакомиться. Простите, если испугала вас на днях, на кургане. — Я говорю с ней ненатурально, с деланым оживлением, и с ужасом понимаю, что точно таким же тоном я говорю со своими учениками.

Хани таращит на меня невыразительные, скучные глаза.

— Это вы были? Вы меня не испугали. — У нее заметный картавый уилтширский выговор.

— Ну, я не так выразилась. Не испугала, но… — Я развожу руками.

Она смотрит на меня, долго не отводит взгляда. Необычно пристальное внимание от такой юной особы. Я чувствую облегчение, когда она наконец поворачивается к Динни.

— Печка не тянет, — говорит она.

Динни вздыхает, наклоняется и запускает пальцы в шерсть Шпината. С неба падают первые капли дождя падают.

— Приду посмотрю через минутку, — ласково отвечает он.

Хани глядит на него, потом разворачивается и скрывается внутри. Я растерянно провожаю ее взглядом.

— А… когда ждете события? Похоже, уже недолго осталось? — интересуюсь я, понижая голос, чтобы в машине не было слышно.

— Сразу после Рождества, — отвечает Динни, отворачиваясь и глядя в сторону просеки.

— Так скоро! Переживаете, наверное. Она уже подготовила вещи? Для больницы?

Динни отрицательно мотает головой:

— Никакой больницы. Она говорит, что хочет прямо тут рожать. — Динни замолкает, поднимается и поворачивается ко мне: — Не знаю, правда, хорошая ли это идея. Ты что-нибудь знаешь про новорожденных?

В его голосе слышна тревога.

— Я? Нет, почти ничего… У меня никогда… Но сейчас многие хорошо отзываются о домашних родах. В общем-то, каждая женщина имеет право выбора. У вас есть хорошая акушерка?

— Никакой акушерки нет, и это не домашние роды, она собралась рожать прямо здесь, в лесу.

— В лесу? Да ведь… декабрь на дворе! Она сошла с ума?

— Я знаю, что сейчас декабрь, Эрика. Но она имеет право выбирать… сама сказала… — Его голос звучит ровно, но решительно. — Она забрала себе в голову, что роды должны быть максимально приближены к природе.

— Ну, знаешь, ты тоже имеешь право выбирать. У отца тоже есть такое право. Первые роды могут быть затяжными, ты же понимаешь. Бет рожала Эдди тридцать шесть часов…

— У Бет есть малыш?

— Был малышом. Сейчас ему одиннадцать. Он приедет на Рождество, так что вы обязательно познакомитесь… Эдди — чудесный парень.

— Так она замужем?

— Была. Сейчас нет, — лаконично отвечаю я. У него нашлись вопросы о Бет, и ни одного обо мне.

Дождь снова усиливается. Я горблюсь, глубже засовываю руки в карманы, но Динни, кажется, ничего не замечает. Думаю, не предложить ли поговорить с Хани, но вспоминаю ее злые глаза. Надеюсь, что Динни не попросит меня об этом. Впрочем, возможен компромисс.

— Знаешь, если Хани захочет обсудить это с кем-нибудь, она могла бы поговорить с Бет. То, что она пережила, может послужить хорошим уроком и предостережением.

— Она ни с кем не станет то обсуждать. Она… сильная, — вздыхает Динни.

— Да уж, я заметила, — бормочу я под нос.

Молчание невыносимо. Я хочу расспросить Динни о Рождестве. Об именах для младенца. Я бы засыпала его расспросами о путешествиях, о его жизни и о нашем прошлом.

— Что ж, мне, наверное, пора. Пока не промокла насквозь… — Вот и все, что я могу выжать. — Я в самом деле очень рада была снова тебя повстречать, Динни. Хорошо, что ты вернулся. И было приятно познакомиться с Хани. Я… в общем, если надумаете зайти или что-то понадобится…

— Я тоже рад был тебя повидать, Эрика. — Динни смотрит на меня, склонив голову набок, но глаза у него не радостные, а тревожные.

— Ну, ладно, счастливо, — бросаю я небрежно, насколько мне это удается.

Я не рассказываю Бет о Динни, когда нахожу ее в кабинете, где она смотрит телевизор. Сама не знаю почему. Неизвестно, как она отреагирует, думаю я. Я внезапно чувствую возбуждение. Мне кажется, что я больше не одна. Даже отсюда я ощущаю присутствие Динни там, за деревьями. Как будто вдалеке что-то маячит, и я вижу это краем глаза. Третий угол нашего треугольника. Я выключаю телевизор, откидываю шторы.

— Собирайся. Мы идем гулять, — объявляю я.

— Я не хочу выходить. Куда мы пойдем?

— В магазин. Мне осточертел консервированный суп, к тому же Рождество на носу. Мама с папой приедут к обеду, а чем ты будешь угощать Эдди в праздник? Высохшими крекерами Мередит?

Бет минуту обдумывает мои слова, потом быстро встает:

— Господи, ты права. Ты права!

— Я знаю.

— Нам нужно кучу всего… индейка, сосиски, картошка, пудинги… — Она загибает длинные пальцы.

До Рождества, конечно, еще десять дней, у нас полно времени, но я не произношу этого вслух. Пользуясь внезапным оживлением сестры, показываю на двери.

— И украшения! — вскрикивает она.

— Идем. Ты можешь составить список в машине.

Едем в Дивайзес. Городок прихорашивается к Рождеству. Наряженные елочки выставлены в витринах магазинов и у дверей гостиниц вдоль всей Хай-стрит, освещенной гирляндами белых огней. Вот играет духовой оркестрик, вот продавец жареных каштанов — завитки едкого дыма вьются над его тележкой. Мне интересно, чем он занят в остальное время года. Становится темно, дождь со снегом кружит, мы замерзаем, как и прохожие вокруг, закутываемся в шарфы и забегаем в каждый магазин поглазеть, наслаждаясь теплым желтым светом. Мы снова вместе с миром, мы обе, после уединения усадьбы. Нам хорошо, радостно, и я понимаю, что соскучилась по Лондону. В каждой лавчонке звучат рождественские песенки, Бет мурлычет, подпевая. Выходя на улицу, я беру ее под руку и крепко прижимаюсь.