Наследство разоренных - [59]

От армейских кухонь доносятся запахи всепобеждающей вегетарианской стряпни. Все больше вегетарианцев среди молодых офицеров, утверждает Лола. И не только вегетарианцев, но и трезвенников. И не только среди молодых. И даже среди высшего командования.

— Хоть бы рыбу ели, что ли! — сокрушается она.

— Зачем? — интересуется Саи.

— Чтобы убивать, ты должен быть плотоядным. Иначе ты дичь, а не охотник. Как в природе: лев, корова, антилопа… Мы ведь тоже животные. Чтоб победить, надо крови отведать.

Но армия все больше отходит от первоначального английского образца, становится истинно индийской армией. Даже в выборе расцветок. Джип миновал клуб «Могучий лев», выкрашенный веселенькой розовой красочкой.

— Может, им просто надоела эта грязная краска, куда ни глянь, на каждой военной штуковине, — заступается за защитников родины Нони.

«ЦВЕТЫ» — кричит большой плакат программы популяризации армии, хотя это единственное место в городе, где ни цветочка.

*

Джип притормозил, пропуская двух молодых монахов, спешащих к воротам недавно выстроенного здания их ордена.

— На деньги Голливуда, — ворчит Лола. — Когда-то они благодарили Индию, единственную страну, которая их приняла. А теперь презирают. Ждут, когда американцы переселят их в Диснейленд. Дождутся, как же!

— Симпатичные ребята, — говорит дядюшка Потти. — И кому только вздумалось их выгонять…

Ему вспомнилось, как они встретились в отцом Бути… с каким восхищением они уставились на одного и того же монаха на рынке. Начало большой дружбы.

— Ах, все разахались! — недовольно продолжает Лола. — Ах, бедные тибетцы! Ах, изгнанники! Ах, бедный далай-лама… А гляньте на этот дворец Потала! Да далай-лама должен небо благодарить за то, что он в Индию попал. Климат лучше, еда лучше. Добрые, жирные бараньи момо…

Нони:

— Да ведь они мяса не едят!

— Кто тебе сказал? А что им еще есть? Что зеленое растет в Тибете? Да и Будда их окочурился, свининой обожравшись.

— Ситуа-ация! — тянет дядюшка Потти. — Армия — сплошь вегетарианцы, монахи мясом обжираются…

*

Джип грохочет между зарослей саль и пани садж, кассетный плеер поет голосом Кири Таканава, голос взлетает ввысь, к пяти макушкам Канченджанги.

Лола:

— Мне бы лучше Марию Каллас. Хоть каждый день. Старая школа! Карузо вместо Паваротти.

Джип сползает все ниже, окунается в густой тропический воздух, плывущий над рекой. Еще больше бабочек, жуков, стрекоз, мошек.

— Вот бы здесь жить, — Саи тычет в сторону правительственного санатория на песчаном берегу, в прибрежных травах беспокойной Теесты.

Снова подъем в хвойный эфир, сквозь золотую морось.

— Меток чхарп, цветочный дождь, — замечает отец Бути, щурится на небо. — Типично для Тибета: дождь и солнце. — Он подпрыгивает на очередном ухабе, ежится и поправляет под собой резиновый спасательный круг.

*

Учитывая бум рождаемости, правительство недавно провело закон, разрешающий надстраивать дома в Даржилинге. На один этаж! Не более. Давление массы бетона ускорило сползание города, вызвало новые оползни. Снизу город выглядит как сползающая по склону, опрокидывающаяся мусорная куча, схваченная в кадр ловким фоторепортером в момент опрокидывания.

— Сползает Даржилинг, сползает, — с озабоченным удовлетворением констатировали дамы, оценивая процесс сползания как в прямом, так и в переносном значении. — Помнишь, каким милым он был когда-то?

К моменту, когда в уличной толчее отыскалось местечко для парковки, вопрос заката и падения Даржилинга уже решился, и они покинули машину с видом кислым и разочарованным. Огибая коров, жующих очистки, перепрыгивая через грязные уличные ручейки, побрели по улице к рынку. Уличный шум усугубляли носящиеся по жестяным кровлям обезьяны. Но как раз когда Лола собралась открыть рот, чтобы припечатать падение Даржилинга очередным презрительным замечанием, облака вдруг раздвинулись, и над городом вознеслась Канченджанга, все ее 28 168 футов. В отдалении сурово маячил Эверест. Лола онемела.

Чуть подальше раздался вульгарный вопль переполненного восторгом туриста-иностранца, как будто узревшего вдруг живую кинозвезду.

*

Дядюшка Потти от них отделился. Он в Даржилинг прибыл не ради книг, а чтобы обеспечить себя алкоголем на период беспорядков. В Калимпонге все запасы спиртного уже скупил. Еще пара коробок из Даржилинга — и готов к любым перебоям в снабжении.

— Нет, не читатель он, не читатель, — неодобрительно заметила Лола.

— Комиксы, — поправила Саи.

Дядюшка Потти уважал Астерикса, Тин-Тин и серию «Не хочешь, не верь», тратил на их изучение драгоценное время посещения туалета и не стыдился своих познавательных интересов, хотя в свое время изучал языки в Оксфорде. Дамы терпели его по причине образования и происхождения. Выходец из блестящего семейства в Лакхнау, он называл родителей «матер» и «патер». Матер в дни молодости слыла знаменитой красавицей, в ее честь сорт манго назвали Хасина.

— А какая она была кокетка! — всплескивала руками Лола.

Она слышала от кого-то, кто слышал еще от кого-то, о соскальзывающем с плеча сари, о низком вырезе блузки и еще о многих интересных деталях. После веселой молодости она вышла замуж за дипломата по имени Альфонсо (еще один сорт манго). Хасина и Альфонсо в честь своей свадьбы приобрели двух жеребцов, Чингисхана и Тамерлана, которые в свое время попали на обложку «Таймс оф Индиа». Лошадей вскоре продали вместе с домом у Мраморной арки в Лондоне. Сраженные изменчивой судьбой, матер и патер примирились с Индией и спрятались в ашрам. Сын с таким самоотречением родителей примириться не мог.