Наследство Крэгхолда - [21]

— Послушай, — прервала ее Энн, — ты думаешь, между этими событиями существует какая-то связь?

— Не говори так, — почти умоляющим и неожиданным для Энн, менее неприступным топом произнесла Кэтрин. — В любом случае пока я ничего не могу сказать. Я уже говорила, что именно сейчас я не знаю, что и думать. Детка, дай Кэтти время подумать.

— Думай, сколько тебе захочется, — с отчаянием вздохнула Энн. — Я никуда не собираюсь отсюда.

И хоть момент был безрадостным в этой по-домашнему уютной комнате в Крэгхолд-Хаус, но эти слова были правдой.

Абсолютной правдой. Если что-то и могло поколебать решимость Энн, то легенда, связанная с надписью на циферблате больших напольных часов, стоявших в зале, в специальной нише, могла бы напугать ее гораздо больше. Если подойти к часам поближе, то можно прочитать надпись, сделанную мелкими золотыми буквами, расположенными полукругом в верхней части циферблата. Она должна там быть и была, потому что все видели и читали ее.

Это было древнее немецкое правило, столь дорогое сердцам герров и фрау на прежней родине, откуда прибыли сюда датчане, осевшие в долине за Лесом гоблинов. Они действительно верили в это — всем своим разумом, сердцем и душой.

Это было похоже скорее на детский стишок, хотя немного страшноватый для того, чтобы успокоить кого-то, по крайней мере детей. Это были слова предупреждения.

Они были просты и понятны:

В доме, где страх поселился уже,

Ставьте кровати голова к голове.

Старомодный, замысловатый и странный стишок, отголосок древнего предрассудка.

Это, безусловно, не пословица и не заповедь, провозглашающая вечные истины — такие, как люби ближнего своего или относись с добром к животным.

И все же написано было именно так: на циферблате часов, стоявших внизу в холле Крэгхолд-Хаус, чтобы каждый, кому надо, увидел и прочитал.

И поверил или не поверил — кто как захочет. Предрассудки и суеверия, как и религия, — личный выбор каждого. Спросите любого священника.

«Ведьма, ворожея. Ворожба, колдовство», — читал вслух Питер Каулз вялым, монотонным голосом. Усмехнувшись, он раскрыл толстый словарь нормативного языка на странице, обозначенной в указателе: «Американское разговорное слово. Заговор, наговор, злые чары. Глагол ворожить — заниматься колдовством, черной магией. Точка с запятой. Околдовывать, заколдовывать. Существительное ворожея — ведьма, колдунья».

— Послушай, Гай, здесь очень пространная и интересная для тебя интерпретация — четкая, ясная и простая. И ты все время ездишь в забытые богом пустыни, чтобы исследовать такие элементарные вещи, как это? Лучше бы сходил за этим на шабаш ведьм в Центральном парке! Или в пентхаус одного из небоскребов на Мэдисон-авеню.

Гай Вормсби, сидевший в кресле своего двадцать четвертого номера, печально улыбнулся. Комната Питера Каулза под номером девятнадцать располагалась дальше по коридору; Кэтрин Каулз жила в двадцатом номере как раз напротив него, а семнадцатый номер Энн Фэннер находился в самом начале коридора, как раз над первой лестничной площадкой. Все номера располагались в западном крыле дома, а восточное было закрыто из-за небольшого количества постояльцев.

Несколько бокалов бренди из богатого бара в зале — Питеру Каулзу этого было недостаточно. Он напросился проводить Гая в его номер. Они больше не возвращались к инциденту на озере, потому что Питер уже переключился на тему ведьм и прочих суеверий, и Гай покорно его слушал. Он понимал, что Питеру сейчас необходимо выговориться после невинного намека Хильды.

Брошенный мимоходом, он тем не менее больно задел за живое.

Гай Вормсби тоже прекрасно понимал, что серьезной книги Питер Каулз никогда не напишет. Любая литературная форма, превышающая двустишие, четверостишие или сонет, требовала от него огромных жизненных сил и концентрации. Сутью творческого почерка Питера была краткость.

Номер Гая Вормсби был точной копией комнаты Энн и всех остальных в этом доме, разве что в нем было больше мужских принадлежностей. Например, бюро, сделанное из какого-то прочного дерева. В углу комнаты стоял массивный письменный стол, весивший несколько тонн, не меньше. По обеим сторонам створчатого окна до самого пола спускались тяжелые, толстые темно-бордовые шторы. В ясную погоду отсюда открывался великолепный вид на серовато-коричневые Шанокинские горы, расположенные вдали. Но сегодня небо было свинцовым, и такая погода, похоже, собиралась продержаться большую часть недели. Не повезло!

На театральное чтение словаря и раздраженные замечания Гай среагировал мягко:

— Ты меня удивляешь, Питер.

— Я тебя удивляю?

— Да, ты. Я приехал сюда на поиски реальных вещей, ощутимых, материальных вещей: скалы, места, реликвии — того, что смогу увезти с собой. А в чем твое страстное увлечение? Ты — любитель оккультизма, собиратель сведений о колдовстве, человек, принимающий на веру все эти мистификации и мифы. Я думал, что ты будешь только рад сюда приехать. Разве ты не хочешь увидеть Ведьмины пещеры?

— Это нечестно, и ты это понимаешь. Ты прекрасно знаешь, что исторические находки интересуют меня так же, как и тебя.

— Тогда о чем мы спорим?