Наследство из Нового Орлеана - [64]

На сей раз Мэри знала, что ей нужно держаться возле своих пожитков. Крепко сжав в руке конверт с деньгами, она двумя руками обхватила выданный ей саквояж. Позади себя она услышала звук удаляющейся кареты Куртенэ.

«Мне следовало ударить Карлоса Куртенэ, – подумала она. – Плюнуть ему в лицо. Как он посмел со мной так говорить! А Клементина? Ни слова не сказала, даже не посмотрела на меня. Просто схватила за руку, протащила к карете и засунула туда. Потом швырнула в меня саквояжем и конвертом. Кинула, как кость собаке или помои свинье. Попользовались мной, а потом выкинули на все четыре стороны. В точности как с внучкой Эркюля, любовницей Карлоса. Он настоящее чудовище».

Удар, нанесенный ей изгнанием из дома Куртенэ, подействовал на Мэри как укол адреналина. Сердце ее бешено колотилось, а кровь неслась по жилам, разнося яд, втертый ей в голову царицей вуду. Мэри казалось, что голова ее зажата в тиски, которые сжимают, давят ее, вызывая невыносимую боль. Желудок ее был завязан узлом, который пронизывали огненные копья. В горле и в носу щипало и отдавало кислым. Она поняла, что ее сейчас вырвет.

Прижав к губам край саквояжа, она побежала к реке шаркающими шажками калеки, согнувшись пополам от боли. У самой воды она бросила саквояж и рухнула в грязь, свесив голову через край деревянного пирса. Тело ее содрогалось от набегающих волн тошноты. Ее рвало снова и снова и безостановочно трясло.

Прохожие обходили ее за несколько шагов. Иные, отведя глаза, ускоряли шаг, другие замедляли и глазели. Мэри их присутствия не замечала.

Закончив опорожнять свой больной желудок, она толчком поднялась на колени, покачиваясь и тихо рыдая. Тело у нее болело, во рту стоял мерзкий вкус. Обнаружив в кармане носовой платок, она вытерла глаза и рот. Кружевная кайма платка зацепилась за золотую брошь, которую накануне подарила ей Берта.

Лицо Мэри исказилось от ярости. Сладкие слова, ненужные тряпки и побрякушки в подарок – а она была так рада, так благодарна! Она считала Куртенэ своими друзьями. Какая идиотка! Теперь-то она разобралась. Они обошлись с ней хуже, чем с последним из своих рабов.

С трудом встав на ноги, она сорвала брошь с платья. Гнев придал ей сил. Она широко размахнулась правой рукой и бросила брошь в реку. Брошь пролетела по воздуху, золотом сверкнув на солнце, и упала в грязную, полную отбросов воду.

Мэри услышала за спиной басовитый смех. Подняв кулак, она повернулась, чтобы дать отпор непрошеному насмешнику.

Мужчина огромных размеров продолжал смеяться. Зубы на его темном лице поражали белизной. Кожа у него была настолько черной, что он казался ожившей тенью. Мэри резко опустила руку. Она вдруг с ужасом осознала собственную слабость и уязвимость.

– Эту ручку я ни с чем бы не перепутал, – сказал мужчина. – Как поживаете, мисси? Забыли Джошуа? – Он говорил по-английски, и какое-то мгновение Мэри с трудом удавалось его понять. Потом в словах его стал проступать смысл. Джошуа. Первый пароход, на котором она плыла из Питсбурга. Набалдашники, плохо прикрепленные к перилам. Корова, человек с ножом и деревянный шарик, ударивший по голове с тошнотворным стуком.

Она посмотрела на чернокожего гиганта, будто это был давний друг. Он пришел из тех счастливых времен, когда все было ново, увлекательно, когда сама она была на пути к новой жизни, с сердцем, полным надежды и веры в людей, когда ее еще не одурачили и не обокрали.

– Эй, мисси, что это вы так плачете?

– Ах, Джошуа, все так ужасно. Ты не мог бы мне помочь?

Глава 25

– Да, мисси, влипли вы основательно, ничего не скажешь. – Джошуа покачал головой, как нередко качал ею на протяжении долгого рассказа Мэри о своих несчастьях. Это был жест сочувствия, понимания, тревоги. Но только не недоверия. – Хотя и не так ужасно, как вы думаете. Мы можем разыскать эту даму, которая ищет вашу бабушку. Новый Орлеан не такой уж большой, особенно французская часть. Там каждый наверняка знает, где она живет.

– Ты мне поможешь?

– Ясное дело, помогу. Пошли. Я саквояжик ваш прихвачу. Всего за пять минут они дошли до угла, где темнокожая женщина торговала рисовыми пирожными. Еще через пять минут, следуя ее указаниям, они добрались до высокого кирпичного дома на Ройал-стрит, где жила Селест Сазерак. Мэри стряхнула с юбки присохшую грязь и сделала глубокий вдох. Потом она подняла и опустила тяжелый бронзовый дверной молоточек. И в этот момент зарядил дождь. За несколько секунд Мэри вымокла до нитки.

Дворецкий, который открыл дверь, был одет в ливрею старинного покроя, бриджи до колен и получулки. Пудреный парик XVIII века обрамлял коричневое лицо. Он посмотрел на мокрую фигуру Мэри без всякого выражения. С тем же успехом он мог бы быть статуей.

– Я хотела бы видеть мадемуазель Сазерак, – сказала Мэри по-французски. – Передайте ей, что пришла мадемуазель Макалистер.

Дворецкий отступил на шаг, поднял со стола серебряный поднос, вновь шагнул вперед, протягивая поднос Мэри.

– Вашу карточку, мадемуазель, – сказал он.

– У меня нет визитной карточки. Просто скажите ей, что я здесь. Я совсем промокла и хотела бы войти.

– Мадемуазель Сазерак нет дома, – сказал дворецкий. Он положил поднос на место и начал закрывать дверь.