Наследники минного поля - [9]

Гав на даче затосковал: то ли от мамалыги, то ли от крыжовника. Такая громадина, как ни крути, требовала мяса, а с этим было всего сложнее. Он стал скулить и проситься с дачи: не привязывать же его было, в самом деле! Пес вольный, сам в собаки навязался, может, сам что-то и раздобудет. Света чмокнула его в нос и отпустила:

— Гуляй, Гавчик!

Он пропадал полтора дня и вернулся с круглыми боками и стыдливой миной. Что он жрал, он, разумеется, не рассказывал, но явно был доволен, что этого с него и не спрашивают. А столько убитых лошадей лежало на дорогах, и не только лошадей, что Света ни капельки не огорчалась на отсутствие у собак дара речи. Этот дар и для людей в последнее время оборачивался непонятно чем.

Например, вернулся на дачу сосед тети Тамары, тот, у кого были яблони-скороспелки. Со всей семьей и ещё с друзьями, чей дом на Ольгиевской разбомбило. Он был такой очкастый дядечка, с бровями домиком и мопсиковым лбом, ужасный интеллигент, и дети его были тихие, с толстыми белыми щеками, и тоже в в очках. И каждую фразу он начинал с "позвольте". Так он и со Светой говорил:

— Позвольте, это та самая Светлана? Очень, очень рад познакомиться! Премного о вас наслышан… — и прочие такие взрослые и бессмысленные вещи сыпались из него, как из управдома Зуйкова, но на старомодный манер. Как в любимых мамой романах Крашевского с польскими буквами: только когда забыть, что они польские, они начинали складываться в полупонятные слова. "Проше пани", например, или "як Бога кохам".

Но стоило ему поговорить с тётей Тамарой — и она уже рыдала на своем топчанчике, куда переселилась с кровати с шариками. Как мама от тех романов. И Света, осторожно ступая по половичку вымытыми без напоминания на ночь ногами, перебегала к ней, и лезла под полосатую скатерть, бывшую теперь простыней:

— Тёть Том, ну что? Он вас обидел? Он за яблоки передумал, да? И сердится, что мы столько съели?

А тетя прижимала её к сладко пахнущему плечу и, забыв непроходимую пропасть между взрослыми и детьми, жарко шептала:

— Вы ж меня спасли, деточки мои, зайчики, а я ещё, дура, думала, что я вас спасаю! Светик, ведь никто, ты понимаешь, никто, ни один не спасся!

И Света, из невнятных слов (когда взрослые плачут — они ничего не упрощают, а, наоборот — усложняют как попало), должна была понимать: пароход тот самый, на котором ей обещали место, подорвался на мине не выходе из залива, а тётя Тамара на нем бы была, если б не затруднения с документами детей. Потому что доказать родство почти невозможно, а если через врага народа — то совсем невозможно, а оформлять опекунство или усыновление времени не было. И вот пароход отчалил без них, и затонул, а они все живы, и завтра будут варить варенье из жорделей, это такие дикие абрикосы вдоль дороги, и слава Тебе, Господи, за детей, что Ты послал во спасение от того парохода и от той мины. И аминь, и завтра пойдем за жорделями, а мама вернется, и все вернутся, и заживем — пир горой!

Андрейка с утра идти за жорделями не пожелал: он нашёл пещерку в обрыве и хотел там играть в разбойника. И сейчас он перенесёт туда сокровища и всякую еду, и пускай тётя Тамара даст ему одеяло, а лук и стрелы у него у самого есть. Тётя рассмеялась и одеяло дала.

— Беги, разбойник!

Что Свете больше всего в тёте нравилось — это отсутствие всякого занудства. С ней было всё можно, а все дела делались легко и красиво, вроде как сами по себе. Вот и сейчас тётка, как будто и не жарко ей, стоя на четвереньках в оранжевом платье с цветочками, раздувала невидимый на свету огонь в кирпичной печке: варить картошку. От избытка чувств Света тоже стала на четвереньки и потерлась щекой о тётино загорелое плечо.

— Тетечка Тамара, как я вас люблю за ваше легкое поведение!

Тетка растерянно глянула, будто её ударили, и Света почувствовала, что сморозила не то. Попыталась объясниться:

— Ну… что вы никогда не ругаетесь… и разрешаете…

Каким-то образом это уладило дело, потому что тётя, не дослушав, захохотала, как сумасшедшая. А отсмеявшись, хлопнула Свету по попке:

— Марш за водой, дурачок мой! Одна нога здесь — другая там.

Свете было скучно идти одной, источник был все-таки неблизко, и она уговорила Андрейку, что разбойники тоже воду носят. И они пошли. Когда нибирали бидоны, Андрейка поскользнулся на голубой глине, шлёпнулся и весь перемазался, пришлось его срочно отмывать. И тут как завыло, как грохнуло со звоном, и целый кусок обрыва, прямо рядом с ними, ломтем отвалился в воду. Света повалилась на теплую гальку, прикрывая плечом братишкину голову, и тут завыло ещё и ещё, и каждый раз казалось, что летит прямо в них, но разрывалось в других местах, и конца этому не было. Света уже и бояться устала, когда вдруг стало опять тихо.

Они ещё немного полежали, вжимаясь в округлые камешки с синеватыми прожилками. Уж очень страшно было встать: вдруг опять начнётся? Но тётя Тамара, наверное, волновалась, так что они, набрав воды, поспешили домой. Поднявшись наверх, Света увидела, как покорёжен берег: вывороченные глыбы глины, разбитые скалы. И море тоже бомбили, видно было, где: в зеленой воде расплывались огромные мутно-желтые пятна.