Наследники Кремля - [51]

Сказал и ушел Керенский. Спросите себя: сколько времени он говорил? Час или три минуты? По совести, вы ответить не в силах, потому что время и пространство исчезли. Их не было. Они вернулись только сейчас».

Сам Керенский, отвечая на вопросы журналистов, рассказывал о своих ощущениях во время выступлений перед аудиторией: «Что скажу — не знаю… Повеление, приказ, что сказать идет откуда-то изнутри, из глубины. Такой приказ, которого ослушаться нельзя, — строгий, настойчивый приказ.

Слова подбираю только вначале, перед тем, как начать.

Ведь приказ должен быть передан простым и ясным языком. Но, когда начну, подобранное куда-то исчезает. Являются новые, другие слова, нужные, точные, ясные. Их надо только поскорее сказать, так как другие слова спешат, теснятся, выталкивают друг друга…

Когда говорю, никого не вижу… Ничего не слышу… Все время в груди горячие волны… Оттого голос вибрирует, дрожит. Выражений не выбираю… Слова свободно приходят и уходят… Аплодисменты входят в сознание толчками, действующими, как нервные токи… Вообще все время чувствую нервные токи, идущие от слушателей ко мне…».

Посол Французской республики М. Палеолог записал в своем дневнике о Керенском: «Простое чтение его речей не дает никакого представления о его красноречии, ибо его физическая личность, может быть, самый существенный элемент чарующего действия его на толпу… Ничто не поражает нас так, как его появление на трибуне, с его бледным, лихорадочным, истерическим, изможденным лицом.

Взгляд его, то притаившийся, убегающий, почти неуловимый за закрытыми веками, то острый, убегающий, молниеносный. Те же контрасты и в голосе, который — обычно глухой и хриплый — обладает неожиданными переходами, великолепными по своей выразительности и звучности.

Наконец, временами, таинственное вдохновение, пророческое или апокалипсическое, преобразует оратора и излучается из него магнетическими токами.

Пламенное, напряженное лицо, неуверенность или порывистость его слов, скачки его мысли, сомнамбулическая медленность его жестов, его остановившийся взгляд, судороги его губ, его торчащие волосы делают его похожим на мономана или галлюцинирующего. Трепет пробегает по аудитории… Все индивидуальные воли растворяются; все собрание охвачено каким-то гипнозом».

Май 1917 года стал апогеем славы Керенского, «популярнейшего представителя коалиционного правительства». Ему внимали тысячные толпы. Его слова попадали на благодатную почву революционного оборончества. Он в это время, по выражению газеты «Утро России», — «Бог, кумир неприкосновенный фетиш, ниспосланный Небом для спасения России…

Исстрадавшийся, измученный войной, продовольственной неудачей, обессиленный лихорадкой общественного перестроения, народ испытывает острую жажду власти, он ищет твердую руку, хочет кому-нибудь поверить, отдать душу, пойти за ним».

Керенский провозгласил Россию республикой.

Вершина карьеры Керенского стала отправной точкой краха его популярности. В начале мая ЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов, менее чем за месяц до этого доверивший Керенскому спасение революции, впервые встретил его появление гробовым молчанием. Через неделю ситуация повторилась в Москве на открытии Государственного совещания: при появлении министра-председателя левая часть зала демонстративно безмолвствовала.

Неспособность возглавляемого Керенским Временного правительства стабилизировать обстановку в стране и его отказ поддержать выступление генерала Корнилова обострили отношения министра-председателя и с правым лагерем. По его собственным словам, он находился «между молотом правых и наковальней левых».

В октябре 1917 пресса писала про Керенского как про актера, теряющего популярность.

В 1997 году внучка Керенского живет в Саратове и борется за демократию.

Она решилась заявить о себе только в 1993 году. Вечный страх, что заберут, отступил перед желанием встретиться с английскими родственницами — тоже внучками Керенского. Она прочитала об их приезде в Ульяновск, на родину деда, в местной газете «Саратовские вести». Пришла в редакцию, но… Кэтрин Уолкер и Элизабет Хадсон уже уехали домой.

О своем деде Людмила Александровна узнала, когда решила вступить в партию. «Тебя не примут», — сказала ей мать Мария Павловна Корсакова и назвала свою девичью фамилию.

Как жили потомки человека, провозгласившего Россию республикой?

Жили в полуподвальной пристройке. Из тех лет в Ртищеве запомнила Людмила Алексеевна, как за восемь километров в любую погоду на работу ходила. А еще как зимой 41-го к ним подселили на постой отдыхающего после госпиталя фронтовика. Ему, доблестному командиру Виктору Решетилову, она посвятила робкие юношеские стихи. А он прочитал и похвалил:

— У меня товарищ тоже поэт, Евгений Долматовский. Мы жили с ним в одном дворе и учились в одном классе. Вот бы ему показать.

Вышла замуж, переехала с мужем и ребенком в Саратов. Там закончила курсы чертежников, пошла на «почтовый ящик» конструктором. С мужем в конце концов развелась, а мальчик поступил в вертолетное училище. И здоровье оставил в Афганистане, откуда вернулся инвалидом третьей группы…