Наследники - [12]

«Впрочем, — решил Ларсен, — об этом можно будет поговорить с Фаринелли наедине, а пока что не мешает послушать его занимательную болтовню: может быть, скажет и что-нибудь путное».

А Фаринелли продолжал в том же роде. Усиленно жестикулируя, покачиваясь и откидываясь назад, он при помощи рук, головы и губ живописно иллюстрировал свою науку. Так он перешел к кораллам. Ларсен зевнул. В это время прозвучал гонг, созывавший к четырехчасовому кофе. Ларсен уже поднялся с места и прикоснулся было к плечу жены, чтобы помочь ей встать, как Фаринелли галантным жестом протянул ей руку и ловко поднял ее с койки.

— Если позволите, — сказал он, — я буду продолжать свои описания после кофе. Обещаю вам, что это будет не менее интересно.

«Болтай, болтай, — ревниво думал про себя Ларсен. — Твои старания соблазнить ее, ученый негодяй, будут напрасны».

— Я слушала вас с удовольствием, — обронила г-жа Ларсен, приветливо закивав головой. — Вы так увлекательно рассказываете. И вот видите: качка прошла для меня благополучно. Ваши рассказы сократят нам путь.

«Одним сократят, а другим удлинят, — про себя острил Ларсен. — Потому что твоему кавалеру еще предстоит отправиться ко всем чертям».

Так уж всегда случалось, что присутствие жены отравляло ему пребывание в обществе, самом интересном. В эти минуты неизменно ощущал он одно и то же: что она ему не принадлежит. Неискоренимое любопытство к новым людям и быстро воспламеняющаяся чувственность уносили ее далеко от него. Он угадывал ее греховные и порочные мысли и подмечал легкую готовность к самой беззастенчивой измене. То же самое происходило и теперь: общительный молодой человек начинал ему нравиться, но в сочетании с женой он раздражал его каждым своим удачным словом. Если бы захватить его с собой на палубу, подальше от кошачьих улыбок жены, пожалуй, можно было бы узнать от него немало. Он хотя и знает только то, чему его научили другие, но для людей, умеющих рассуждать, и этого бывает достаточно. Разве у Трейманса, например, были собственные идеи? У него были знания, память и опыт, а идеи возникали у того, кто его внимательно слушал и кто сумел воспользоваться его богатством, лежавшим без всякого употребления.

Так думал Ларсен, пока за общим столом все пассажиры молча, с напускным равнодушием друг к другу пили кофе. Но его мысли, развертывавшиеся обычным путем, очень скоро вернули его к хорошо знакомой мучительной досаде, что из за отсутствия каких-то данных у него, Ларсена, иссякала возможность надстраивать свой великий план и приходится звать на помощь со стороны. И главное, при убежденном сознании, что где-то непременно таится легкое решение задачи. Уединиться бы сейчас где-нибудь на палубе — и заново попытаться решить ее! О, черт!

После кофе все трое вернулись в каюту. Фаринелли тоже успел за это время кое-что обдумать. По упрямо сжатым губам Ларсена, высокомерным и презрительным, он ясно понял, что для успешности своего натиска на хорошенькую островитянку, исполненную чувственного любопытства, надо прежде всего усыпить бдительную ревность ее супруга. Это можно было выполнить только одним способом (по крайней мере, других не было в его арсенале): напустить на себя озабоченную серьезность. Что касается легкомысленного тона, то его надо приберечь исключительно для г-жи Ларсен, когда представится случай остаться с ней вдвоем. Временный проигрыш в ее глазах — приведет к выигрышу впоследствии. Он это ясно предвидел.

Когда все вернулись в каюту, Фаринелли важно занял свое место на складном стуле и осмотрелся по сторонам. Какой-то почтенный старичок, сидевший на верхней койке, вдруг соскочил вниз и попросил разрешения послушать г. ученого. Фаринелли сделал галантный жест в сторону г-жи Ларсен, как бы говоря: все зависит от дамы. Польщенная слушательница кивнула головой. Старичок скромно стал у стенки. Ларсен внимательно осмотрел его с ног до головы — и вдруг ощутил потребность уйти от всех: ему показалось, будто сдвинулось что-то в его мозгу, как это бывает перед тем, когда в отдалении засверкают мысли. Он улыбнулся, взглянул на часы и вслух вспомнил, что ему еще надо поговорить с капитаном.

Фаринелли, конечно, не сообразил, что произошло; старичок тем более, но зато г-жа Ларсен, искушенная в понимании своего недоверчивого супруга, сразу поняла, что присутствие старичка избавляет Ларсена от необходимости быть цензором для слишком любезного итальянца.

На этот раз Фаринелли заговорил о кораллах, в глубине морей неутомимо строящих свои причудливые сооружения. Ветви полипняков, которые вырастают на окаменевших группах бесчисленных прежних поколений, Фаринелли сравнил с человеческой культурой: она также прочно держится на опыте прошлого, не всегда догадываясь об этом.

А Ларсен, обмотавшись шарфом, стоял в это время, прислонившись к бизань-мачте и напряженно думал. О чем? Все о том же. Как избегнуть проклятой необходимости — отдать свою идею другим? Прислушиваясь к самому себе, он трепетно ждал, когда, наконец, его мозговые жернова снова придут в движение, чтобы изобрести новое звено в той цепи, начало которой связалось с припрятанным газетным листом от 31 октября 1864 года.