Наследники - [22]

— Настя!.. Настасья! — прошептал, в свою очередь, парень и опять потянул руку к ней.

— Не трожь! — перестала она улыбаться и сдвинула брови. — Не трожь! Терпи, потом порадую…

Голос ее, ласковый, материнский, бодрил его. Широко раскрыв глаза, он неподвижно лежал на спине, любовался румяным теплым лицом и горько жаловался:

— Такая ягодинка тут, а ты лежи, словно мощи!

Она зарделась, проворно собрала посуду и убежала из горницы…

Небо за окном нахмурилось. Заморосил дождь. По стеклу сбегали капли; нахохлившийся воробей исчез — улетел под крышу. А лукавый снова с большей силой стал шептать на ухо: «Ну, шевельнись чуток! Ну, шевельнись…»

«Да как же? — спросил он самого себя. — Обмишурюсь, поди! Ведь из незримой щелочки сторожат!»

Но бес соблазна не отставал, упрямо нашептывал: «Это почудилось. И никто не сторожит. И никого Прокофий Акинфиевич о сем не спрашивал!..»

Могучее тело без движений каменело, и омерзительней становилось на душе. Хорошо, что полил дождь. Под ненастье можно было вздремнуть…

На пятые сутки соблазн стал невыносим.

Теперь ни еда, ни покой, ни жаркая молодка не радовали.

Заневоленное, скованное страшным запретом тело каждой кровиночкой кричало:

«Вставай! Вставай!.. Разомнись!»

Он измученно закрывал глаза, думал о счастье быть богатым, о Насте, но каким блеклым теперь казалось это счастье!

Счастье было — двигаться, ходить под солнцем. Сколы ко радости раньше давало утреннее пробуждение! Как приятно крепко, до хруста в костях, потянуться и зевнуть до слез, захватив полной грудью свежий, пьянящий воздух!

Ночь ушла, пришло утро. В окно врывался золотой поток солнца; с поникших ветвей березки, сверкая, падали последние дождевые капли. И снова прилетел знакомый серко-воробей, закричал, зашумел, как драчливый мальчишка.

Еще не отошел сон, сознание еще витало в дреме, но тело нетерпеливо требовало пробуждения. Под напором могучего неустранимого инстинкта затрепетал каждый мускул. Молодец орлиным взмахом закинул руки, потянулся так, что заскрипело ложе. Протяжный, невыразимо сладостный зевок захватил все существо.

Ликуя и торжествуя, он перевернулся на бок и вдруг вспомнил об уговоре.

Словно совершив великий непростительный грех, парень спохватился, застыл в скорбной неподвижности, но было поздно… В этот миг распахнулись двери, через порог перешагнули Демидов и два дюжих холопа. Одетый в халат зеленого бархата, в мягких сафьяновых сапожках, хозяин, вихляясь, подошел к ложу. Его глаза горели злорадством.

— Ага! Не сдержался! Вот оно, счастьице! — ликовал он. — Хватай его, лежебоку! Хватай! В плети!..

Не успел молодец и глазом моргнуть, как его сволокли с постели и в одних портах и рубахе потащили на заводской двор. Там уже наготове стояли козлы, подле них поджидал кат с сыромятной плетью.

Никита Никитич восседал в кресле-возиле, упиваясь зрелищем.

Прокофий, с полубезумными глазами, топтался вокруг козел. Он кривлялся, потирая руки, хихикал:

— Вот оно, счастьице! Вот оно, родимое!..

Молодца опрокинули чревом на козлы, привязали и с широких бугристых плеч сорвали рубаху.

— Берегись, ожгу! — заорал кат и размашисто стегнул плетью.

Из-под ремня брызнула кровь.

— Раз! — стукнул посохом о землю паралитик и облизнулся.

— С проводкой! С проводкой! — закричал Прокофий и, приплясывая подле терзаемого тела, сладостным шепотком зачастил: — Вот оно, счастьице! Вот оно, золотое!..

Старик Демидов сбросил колпак, ветер обдувал его желтую плешь; глаза его расширились; чуть-чуть дрожали и раздувались чувственные ноздри. Вслед за палачом он взмахом посоха отсчитывал удары:

— Двадцать пять! Двадцать шесть!..

Склонив лохматые головы, чумазые, поникшие, стояли работные, женки и дворня. Румяная Настасья, закрыв передником лицо, беззвучно плакала…

Заводской парень выдержал двести ударов. Его отвязали, стащили с козел и бросили под ноги старому Демидову. Паралитик заегозил в кресле.

— Ой, добро! Ой, хорошо отходили! — хвалил он ката, разглядывая иссеченную в лоскутья спину несчастного.

Слуга схватил ведро и окатил избитого студеной водой. Молодец очухался, вскочил на ноги. Шатаясь, неуверенно переставляя ноги, он протянул руки и пошел навстречу сияющему солнцу, жадно глотая чистый, живительный воздух.

— Ох! — радостно вздохнул парень. — Вырвался-таки! Вот оно, мое счастье!..

Прокофий стих вдруг; изумленно глядел он на работного.

— Гляди, каков человек! — крикнул племянник дяде. — Стой! Стой!..

Хозяин сам нагнал удальца, схватил его за руку.

— Молодец! — похвалил он парня. — Хоть тысячу прозевал, но похвал достоин… Настька, Настька, подь сюда! — позвал он.

Стряпуха, утерев слезы, боязливо подошла к хозяину.

— Люб парень? — в упор спросил молодку Демидов.

— Люб! — покорно отозвалась она.

— Ну вот тебе и мужик! — весело отрезал Прокофий. — Пойдешь за него замуж?

У молодки вспыхнули глаза:

— Не шутишь, барин?

Демидов насмешливо улыбнулся:

— Кому он нужен, поротый! Где он себе женку отыщет?

— А за битого двух небитых дают! — смело отозвалась молодка и обратилась к избитому парню: — Ваня, возьмешь меня в женки?

Работный подошел к ней, взял за руку:

— Идем, Настенька! Идем, моя радость!