Наследники Фауста - [56]

— Позвольте мне поблагодарить вас вместо него, — я долила ему пива. — Вы так ловко это придумали…

— Это не я. — Он снова отхлебнул, на сей раз медленнее. — Это было во Франции, много лет назад. Я прочел в одной старой хронике… Был проповедник — не упомню имени, но, во всяком случае, не менее святой человек, чем Георгий Мартин, если допустимо так говорить о католике. Кажется, его звали святым Винцентом. Проповедовал он в самом Париже, и горожане, рискуя головами, лезли на черепичные кровли, чтобы хоть издали увидать его. И вот привели к нему двоих грешников. Он велел посадить их под дубовую кафедру, с которой проповедовал, и вещал над ними Слово Божие с утра до полудня. Когда же тех несчастных решили выпустить, под кафедрой нашли только обугленные кости. Прочел я и задумался над тремя вопросами: существует ли глупейшее место для заключения, нежели кафедра; и каким путем можно испепелить плоть, не тронув дерева; и в чем была подлинная причина всех этих событий — греховен ли был сам проповедник, или невиновны грешники? — Мы весело переглянулись. Янка и тетушка Тереза слушали, не прикасаясь к ужину, и я со всей хозяйской строгостью приказала им есть. — Я забыл об этом на многие годы, мало ли забавных пустяков можно вычитать в хрониках, а вот сегодня, на счастье, вспомнил.

— Но откуда у вас ключ от подвала?

— Его сделал ваш отец, — с некоторым смущением сказал господин профессор. — Горожане по сей день верят, что в доме Фауста не переводилось вино и еда, так как бесы были его поставщиками; Лютер же сказал, что у черта есть ключи от всех замков, а Священное Писание говорит, что дьявол — первый тать. Все верно, только вот черта мы не беспокоили по таким пустякам. Грешен, но покажите мне школяра, который ни разу в голодный час не преступал восьмой заповеди, если мог?! Ваш батюшка, сверх прочих своих талантов, был недурным слесарем. Эту штучку он сделал сам, и она открывает почти все замки, если они не слишком малы. С ней-то я и лазил за колбасами и вином, нечасто, всего раза четыре или, может быть, пять, обычно-то мы бывали при деньгах… Ну, и сам однажды позаимствовал у хозяина немного селитры… Вот и все.

Мгновение я смотрела на него, потом рассмеялась, восхищенная сим признанием. Господом клянусь, не поверила бы в существование такого человека, если бы он не сидел рядом со мной! Магистр философии, доктор двух наук, профессор знаменитейшего университета, наставник юношества, ворующий селитру в подвале трактира! Да притом порочные наклонности сочетаются с изумительным педантизмом — ведь он в точности помнил, где у него этот ключ, как помнит и весь прочий свой хлам, в чем я успела уже убедиться… Не сомневаюсь в том, что здравомыслящей особе это признание внушило бы совсем другие чувства. Но я больше не была здравомыслящей, когда шла речь о нем. А он тут же начал оправдываться:

— Но это было давно! И мне нужно-то было всего чуть-чуть, грех из-за такой малости идти к купцам. Можно было бы, конечно, сделать ее самому, но это, во-первых, отнимает много времени, а во-вторых, путь получения несколько… связан с неудобствами. Ну а если эта свинья-хозяин подмешивает в рубленое мясо препарат, который приготовляют…

— Не рассказывайте! — возмутилась я. Мне было известно, как приготовляют селитру, а также и то, что при хлебе и мясе добрые люди не рассуждают о подобных предметах.

— А вы знаете, Мария, почему филолог никогда не сядет обедать с медиком? — вкрадчиво спросил он.

— Не знаю и знать не хочу! Перестаньте, право! — бушевала я, безуспешно пытаясь сдержать смех. — Янка, бери мясо. Счастье, что девочка вас не понимает!..

Господин Вагнер взглянул на заплаканное личико Янки и хлопнул себя по лбу.

— Ох, и в самом деле, хватит болтать о пустяках. Я ведь еще не знаю, кто, собственно, такие почтенная пани и милая паненка!

Кто такие?.. Я почувствовала, что краснею. Горе на мою голову, да ведь я и сама не знаю, кто они такие! Выходило, что я подвергла опасности себя и его ради двух иноземок, не родных мне и никакими связями со мной не связанных, и теперь мне предстояло в том повиниться… Я взялась объяснять про дорогу в Виттенберг, про Янкины песенки, про ее доброту и предполагаемые несчастья, и не успела ощутить всю меру своей дурости, как он перебил меня:

— Довольно, я понял, Мария, вы поступили совершенно правильно. Кем бы ни оказались наши гостьи, они не заслужили наказания, которое было им уготовано. Между нами — сдается мне, нет преступлений, возмездием за которые должна быть пытка… Ну, словом, надо задавать вопросы. Причем, что особо меня печалит, — по-польски!

…Со свечей закапал воск, пламя вытянулось и задрожало от сквозняка. Янка улыбнулась мне через стол. тут же глянула на мать и дернула ее за рукав. Та только отмахнулась и продолжала говорить. Я даже и не пыталась вслушаться в ее быструю речь, звонкую и шипящую, как струя кипятка, льющаяся в медный котел. Господин Вагнер морщился, переспрашивал, сам слово за словом составлял фразы, смеясь ошибкам — так что и Тереза в конце концов улыбнулась.

История тетушки Терезы и Янки была вовсе не таинственной. Они проживали в городе, название которого мне ничего не сказало. Муж Терезы был ремесленник, не то сапожник, не то кожевенник, и родом немец — от мужа она и выучилась начаткам языка. Он погиб под плетьми некоего господина, на которого не нашлось суда (как, возможно, не нашлось бы и в Германии). Вдова с дочерью остались без помощи, жили бедней некуда. Пытались прокормиться с огорода, но зимы в Польше суровее наших; и шитье также не приносило большого дохода. Тереза взялась за знахарское лечение, кажется, занималась и ворожбой. Потом стряслась беда: Янка приглянулась то ли богачу, то ли благородному, то ли все сразу, но это, несомненно, была беда, а не счастье. Знахарка нижайше попросила пана забыть дорогу в их дом — а наутро знахарка оказалась ведьмой, и соседи ее сторонились. В этом-то отчаянном положении они решились податься к немецкой родне, в земли Лютера, о которых говорили, что там строится Царство Божие и царит всеобщая справедливость…