Наследники Фауста - [31]

Слушатели то ли привыкли к забавным поступкам оратора, то ли попросту не имели времени забавляться, следя за стремительными периодами. Итальянец рассеянно вертел в пальцах грифель; мальчишка внимал с полуоткрытым ртом.

— …Ну, вот. Теперь скажите мне: в чем здесь ложь? Не в толковании ли? Я ничего не имею против почтенного Хильдеберта, но его метода… скажем мягко, метода его — не единственная из ныне существующих.

— Что тебе сказать, Кристоф? Это поразительно, — отозвался итальянец, — все чистая правда.

— Он действительно не был твоим пациентом? — спросил толстяк.

— Фридрих!..

— Не кричи, Альберто, — сказал профессор Вагнер, довольно ухмыляясь. — В кои-то веки услышать такую похвалу, и от кого бы вы думали — от самого здравомыслящего человека в Виттенберге! Фридрих, дружище, клянусь, что моим пациентом он не был. Все, что я знал, — день и час рождения, как должно.

— Прости меня, — ответил толстяк. — Сболтнул пустое. Но, видишь ли, что я хотел бы понять: ты сам говоришь, что существуют различные методы, каждая из них обладает стройностью и основана на самых что ни на есть подлинных истинах. Так в чем же между ними разница?

— Должно быть, в результатах, — с невинным видом предположил мой будущий господин. — Как мы отличаем верную медицинскую теорию от неверной?

— В том-то и причина моих сомнений. Допустим, астрология не менее истинна, чем медицина, — (трое остальных обменялись ехидными улыбками), — смейтесь, смейтесь!.. Но и не более. Ни ту, ни другую нельзя поверить логикой, ибо звездное небо столь же неисчерпаемо в своих смыслах и значениях, как и человеческое тело.

— «Не удается» и «нельзя» — суть не одно и то же, — кротко заметил профессор Вагнер. — Вспомни, сколь многое называлось невозможным в пору нашего с тобой учения! А что до звезд, их движение, как-никак, легче следить, чем движение соков в человеческом теле! Светлые точки на черном, вот что мне нравится во всей этой затее.

— Ты, Кристоф, все-таки колдун, — сказал толстый Фридрих. Трое старших засмеялись, мальчишка, приготовившийся было возмутиться, тоже неуверенно улыбнулся вслед за ними. — Ты говоришь — точки, но вспомни геометрию и подумай сам, сколько фигур можно вычертить по этим точкам и сколько смыслов будет спорить между собой! Сомневаюсь, что разум способен это вместить — подобное дерзание само по себе нечестиво либо недобросовестно!

— Можно найти способ, как разрешить спор между фигурами, хотя касательно недобросовестности иных дерзаний ты прав…

Марта потянула меня за рукав и шепнула: «Ну как, угадала хозяина? Тот, что в берете». Я кивнула, стараясь придать своему лицу возможно более тупое и невинное выражение. Не хватало еще доброй женщине заметить, что я не смотрела на ученую беседу, но слушала ее и понимала!

Наконец собеседники окончательно перешли с латыни на немецкий и стали прощаться. Тогда мы осмелились войти.

— Господин профессор, я привела вам служанку, — низко присев, сказала Марта. Я склонила голову, ощущая на себе испытующие взгляды. — Имя этой девицы — Мария Брандт. (Я воспользовалась именем моей родной матери, которым обмолвился нечистый, ибо не хотела более называться приемной дочерью Лизбет.) Она показалась мне толковой и порядочной, испытайте ее.

— Благодарю вас, Марта.

Господин Вагнер улыбнулся, когда я подняла на него глаза после поклона. Хотела бы я знать, что смешного или странного он нашел в найме прислуги? Прищуренные темные глаза, короткий горбатый нос, похожий на клюв какой-нибудь мирной птицы, широкие скулы. Ни черный берет, ни траченная молью докторская мантия, ни болезненная бледность и худоба не придавали этому лицу благообразия и солидности. Ученый, врач? — куда там, скорее ремесленник, не достигший высокого положения в гильдии и потому сохранивший легкомысленный нрав подмастерья…

— Доброго дня, Мария. Не обессудьте, что застаете такой беспорядок. Я понимаю, что предлагаю вам нелегкий труд…

Марта испустила странный звук: не то урчание, не то кашель. Да и я опешила, осознав, что мой чудной господин называет меня на «вы». В себе ли он, этот доктор медицины, перенесший горячку?! Однако его собеседники улыбались, покачивая головами, будто ждали чего-то подобного. Нет, видно, просто чудачество.

— Доброго дня, господин профессор. Я буду стараться.

— Вот и ладно, вот и хорошо, — снова обретя дар речи, Марта взяла меня за локоть. — Поди, девонька, запри дверь за гостями, а я тут останусь пока…

По всему видно, Марта была хорошей сиделкой: она не могла оставить без попечения своего любимого больного и почитала своим долгом научить его, как следует называть бедную девицу, которая служит за деньги… Я снова присела и тихонько вышла.

По коридору и лестнице гости шли впереди меня. Фридрих заговорил с Альберто — снова по-латыни. Выходит, опять я подслушивала, но не просить же их: говорите, мол, по-еврейски или по-арабски, досточтимые господа, если хотите, чтобы служанка не понимала…

— Хорошо. Теперь есть кому за ним присмотреть.

— Ты думаешь, что от девушки будет много проку, даже в том случае, если она не сбежит?

— Как знать. Все-таки живое создание.