Наследники - [61]

— Ну, ты… пучеглазый, полегче! — отозвался тот откуда-то из темноты. — Забыл, с кем разговариваешь?

Селиван был зол. И оттого, что не сбылись его пророчества, и оттого, что в бане во время пропарки одежды забыл в кармане спичку и прожег большую дыру в костюме, в том самом костюме, который обещал прислать отцу (пиджак был еще совсем новый), а еще больше оттого, что так безнадежно рухнул его замысел укрепить свой авторитет в глазах товарищей и особенно повара, с которым хотелось упрочить «деловые» связи.

Между тем паровоз рвет своей могучей грудью встречные пространства. Теперь на станциях новобранцы часто видят людей в военной форме, больше с сержантскими полосками на погонах. Ребятам не нужно было объяснять, куда едут эти люди: все отчетливо написано на их сияющих, лукавых физиономиях, как бы говорящих новичкам: «А ну давай, давай, хлопцы, жми, поторапливайся! Мы свое отслужили, теперь и ваш черед пришел».

Позади остался знаменитый горный хребет, разделяющий великий материк на две части света.

Селиван Громоздкий, окончательно освоившийся с обязанностями помощника старшего по вагону, где-то раздобыл карту, и новобранцы, тыкаясь друг в друга лбами, сгрудились над ней все с той же единственной целью: угадать — куда же?

— Видать по всему, Владивосток! — объявил наконец Громоздкин категорическим тоном. Он уже забыл о своих неприятностях в связи с неудачным прогнозом в приволжском городе. Не знал в ту минуту отчаянный прорицатель, не знали и его товарищи, что Владивосток в сравнении с той землей, где им суждено было нести свою службу, покажется не таким уже отдаленным от Центральной России городом.

Вот осталось позади и песенное озеро, мимо которого когда-то трясся в коляске больной Чехов; вот и Хабаровск позади, а конца пути не видно. Порою новобранцам просто не верилось, что едут они все еще по своей земле, — так непередаваемо обширны ее размеры. Иногда становилось грустно: «Неужели еще можно вернуться в родную деревеньку из этакой дали?» Грусть, однако, быстро сменялась горделивым чувством: все это — наше, и тут живут все те же русские люди, и, если везут меня так далеко, стало быть, я тут нужен, значит, без меня нельзя обойтись, значит, страна хочет, чтобы я, Селиван Громоздкий, девятнадцатилетний малый, до которого не было никому большого дела всего лишь десяток дней тому назад, стоял с ружьем в далеком холодном краю, потому что край этот наш и его надо беречь.

— Что размечтался, командир? — Петенька Рябов больно ущипнул Селивана за бок. Тот вздрогнул от неожиданности.

— Тю ты… сдурел?

— Дай закурить.

— Что?! — Селиван от удивления раскрыл рот. — Да ты же не куришь! А ежели узнает твоя мама?

— Далеко теперь мама… — Острый носишко Петеньки дрогнул, поморщился.

— Ну что ж. На, закуривай.

4

Во Владивостоке они покинули эшелон и пересели на большой пароход. Плыли еще много дней, а потом туманным утром их высадили на берег, и вот только тогда новобранцы поняли, что приехали!

— Эхма! — вырвалось из груди Селивана, когда он обнял беспокойным взором неласковую землицу. — Вот это да! — И Громоздкин сокрушенно свистнул.

— А здесь… здесь есть люди? — спросил Петенька, тоскливо глянув на товарищей.

— Тут небось не то что людей — волков нет, — угрюмо выдавил из себя Агафонов. — Так-то вот, товарищи Робинзоны!

— Да-а-а, ничего себе — приехали! — протяжно пропел кто-то из новичков и так глубоко и чистосердечно вздохнул, что все расхохотались, хотя, говоря честно, ребятам было вовсе не до смеху: пустынный берег, отсутствие в пределах видимости всего того, что напоминает жизнь, и, наконец, стужа, успевшая стать хозяйкой в здешних местах, что-то не очень веселили оробевшие вдруг души новобранцев. Ребята как-то вовсе забыли то, что знали из учебника географии, забыли, что где-то тут должен быть большой, известный всей стране город и многочисленные рыбачьи поселки, а также кочевья и поселения местных народов. Новички и не заметили, как перед ними выросла фигура с погонами пехотного старшины и грозно возгласила:

— Слухай мою команду! В две шеренги становись! — И старшина вытянул руку, показывая, в какую сторону новобранцы должны были построиться.

С грехом пополам встали, ждут. Ждет чего-то и старшина, не спуская с присмиревших ребят своих сердитых, серых, под цвет этой холодной земли, глаз. Селиван Громоздкин успел все же шепнуть Петеньке Рябову:

— Значит, правда, пехота…

То, что их зачислили в пехоту, новобранцы узнали еще в своем городе, перед самой отправкой эшелона. Но вот, оказывается, Селиван на что-то еще надеялся.

— Говорят, специально для тебя сухопутные линкоры изобрели, — съязвил Петенька, но тут же пожалел об этом: судя по виду, его приятель был далеко не в добром расположении духа. «Эх, моряк, моряк!» — Рябову хотелось как-то ободрить дружка, но он сразу не нашелся, а старшина не спускал с ребят своих холодных глаз. Шепот ребят был услышан, потому что сразу же раздалось суровое:

— Разговорчики!

Измусоленный в долгой дороге список перекочевал в руки старшины. Удостоверившись, что все новобранцы налицо, старшина повел их от берега в студеный, пугающий своей неизвестностью мир. Шли по хрусткому, недавно выпавшему снежку; из него, едва достигая колен новобранцев, кое-где торчали карликовые березы — о них, помнится, Селиван рассказывал на экзамене по географии не то в четвертом, не то в пятом классе. И говорить о них тогда было куда приятнее, чем шагать сейчас по земле, на которой растут эти чахлые, озябшие деревца, где под тонким покровом снега скрывается олений мох, или ягель, как его называют в учебниках…