Наследники - [4]

Укрывшись за деревом, я стал наблюдать за теми двумя, кудлатыми. Одного узнал сразу — это был тот самый сапер, что однажды навещал нас. «Вот он какой, Степной!» — мелькнуло в моей голове, и мне почему-то сделалось еще тоскливее. Теперь на узких плечах сапера куцыми крылышками лежали погоны младшего лейтенанта. Второй, совсем юный, краснощекий, черноглазый, отчаянно жестикулируя, громко, с завыванием читал стихи, видать только что сотворенные им:

Я трубку снял. Сквозь вой метели,

Расслышанные мной едва,

До слуха быстро долетели

Ее прелестные слова…

Сапер морщился и молчал. Черноглазый смотрел на него умоляюще и начинал снова:

Я трубку снял…

— Лучше бы ты ее не снимал, — мрачно перебил сапер.

— Это почему же? — страшно удивился поэт.

— Глядишь, не было б этих твоих стишат. «Ее прелестные слова». Гм, «прелестные»!.. Ты еще напиши: жемчужные! Скверно, друг мой Кузес, скверно и пошло. Девка сидит на коммутаторе, задерганная непрерывными звонками до такой степени, что того и гляди выматерит тебя… А ты — «прелестные»!

Холодок забрался под мою гимнастерку: мне стихи Кузеса ужасно понравились и больше всего именно — «ее прелестные слова». Но теперь я не признался бы в этом самому богу. Злые замечания худенького мрачного младшего лейтенанта принуждали верить только им. Сапер между тем продолжал:

— Напиши «служебные». Это будет правда, а главное — во сто раз поэтичнее.

Кузесу, очевидно, нелегко было расстаться с «прелестными», но в конце концов он согласился с ироническим своим собеседником. Прочел сызнова:

Я трубку снял. Сквозь вой метели,

Расслышанные мной едва,

До слуха быстро долетели

Ее служебные слова.

Сапер опять надолго умолк. Потом все же сказал:

— Сейчас лучше. Хотя «сквозь вой» — не бронзы звон. Рядом — «воз — вой»… Ну да черт с тобой. Пушкина из тебя все равно не получится. Чирикаешь, и ладно. Пошли, Лавра вон еду тащит! — Младший лейтенант оживился, проворно извлек из-за голенища ложку и, размахивая ею, как саблей, двинулся навстречу пожилому солдату, несущему в ведре какую-то еду.

Кузес продолжал сидеть на месте. Тогда я еще не знал почему. Узнал позже: у Юрки не было ни ложки, ни котелка, и он ждал пожертвований от солдат.

Когда кончился обед, я вышел из своего укрытия. Солдат-наборщик Миша Михайлов проводил меня в землянку редактора капитана Шуренкова. Тихий, весь светленький, редактор вопреки моим ожиданиям обрадовался, узнав о моем назначении:

— Очень хорошо, очень хорошо!

— Ничего хорошего нет. Я ведь никогда не работал в газете.

— Оч-чень хорошо… Что? Не работал?

— Никогда!

— Не боги горшки…

— Это я уже слышал, товарищ капитан. Поймите же наконец, я никогда, ни единого дня, ни единого часа не работал в газете. Вы со мной хлебнете горя! Начподив, наверное, не с той ноги встал сегодня. Но вы-то при своем уме! Что я у вас буду делать? Тут люди вон стихи пишут, а я…

Я поставил на карту все, чтобы меня вытурили из редакции к чертовой бабушке, и минутами мне казалось, что цель достигнута, потому что после такого моего горячего и искреннего признания редактор притих, беспокойно замигал белесыми ресницами:

— Так-таки никогда и не работали в газете?

— Ни разу. Никогда! — с величайшей радостью подтвердил я.

— Ну что же. Очень хорошо. Будем учиться, — спокойно объявил Шуренков и, высунувшись из землянки, позвал: — Дубицкий! Зайдите ко мне на минутку!

В блиндаж вошел худенький младший лейтенант.

— Знакомьтесь. Это наш новый сотрудник, — указал на меня редактор. — А это секретарь газеты, младший лейтенант Андрей Дубицкий. Знакомьтесь…

Познакомились. Я охотно. Дубицкий без всякого воодушевления. Чтобы как-то расположить его к себе, я вспомнил его очерк о минометной роте.

— Вы тогда почему-то подписывались чужой фамилией, — сказал я.

Дубицкий поморщился точно так же, как при чтении стихов Кузесом:

— Это мой псевдоним — Ан. Степной. Я родился и вырос в Казахстане, в степи… Вы что, не знаете, что на свете бывают псевдонимы?

— Честно говоря, да.

— А вы, честно говоря, видали когда-нибудь, как делается газета?

— Нет, не видал.

— Чудесно! Знаете, старший лейтенант, мы с вами далеко пойдем.

— Что касается меня, то дальше передовой я никуда не уйду. А вы — не знаю, — сказал я, чувствуя, что начинаю злиться на Дубицкого. Его высокомерие и откровенная издевка подействовали на меня самым неожиданным образом: я решил, что останусь в газете и докажу этому новоявленному Печорину, что действительно не боги горшки обжигают.

«Постой же!» — думал я про секретаря, садясь вечером за сочинение первой своей корреспонденции. К утру статья была готова и тотчас же перекочевала в руки Дубицкого. Мне стало грустно. Готовый ко всему на свете, я все же был ошарашен тем, что услышал от Андрея.

— Роман сочинили, ваше сиятельство, — сообщил он мне, ядовито усмехаясь в свои рыжие казачьи усы. — С продолжением в десяти номерах будем печатать. По три колонки в каждом номере… Куда прикажете перевести гонорар?

Я рассвирепел:

— Довольно паясничать, товарищ младший лейтенант! Говорите, что думаете. И, пожалуйста, без дурацких сиятельств! Никуда не годится, — так и скажите. Я и сам понимаю, что не бог весть какое чудо сотворил…