Наследник Робинзона - [9]

Господин Глоаген и Поль-Луи были немедленно отведены в приготовленные для них комнаты; едва успев освежиться, умыться и переодеться с дороги, они сошли вниз к ожидавшим их дамам, когда явился и сам майор.

Это был маленький тщедушный человек с бледно-желтым цветом лица, почти совершенно лысым черепом и глубоко ввалившимися глазами, прямой как жердь и такой же тонкий и худой. Майор был настолько же сдержан и молчалив, насколько порывиста и словоохотлива была его добродушная супруга. Довольно было видеть их одну минуту вместе, чтобы понять, что тщедушный майор находится под каблуком у своей живой и энергичной супруги, которая, как говорил Шандо, фактически командовала полком от имени мужа. Что еще более усиливало впечатление пришибленности и угнетенности бедного майора, так это его замогильный, надтреснутый голос, напоминавший голос чревовещателей, так что при каждом его слове возникало впечатление, как будто произнести это слово стоит ему невероятных усилий. Казалось, это не живой человек, для которого дар слова нечто обычное, нечто совершенно естественное, а какой-то говорящий мертвец или, если принять во внимание его неестественную осанку и порывистые движения, автомат, снабженный особым аппаратом для подражания человеческому голосу. По-видимому, вопросы здоровья наиболее интересовали его, так что и на гостей он смотрел исключительно с точки зрения члена комиссии, освидетельствующей новобранцев.

— Прекрасное здоровье! Прекрасное сложение!.. Как нарочно создан для horse-guards (конной гвардии)! — вымолвил он, оглядывая взглядом знатока рослую и крепкую фигуру Поля-Луи, после того как тот пожал ему руку. — Прекрасное здоровье!.. Никаких болезней, не так ли? Ни малейших недугов? — продолжал он, обращаясь с теми же вопросами к господину Глоагену.

— Никаких! Мы с сыном, благодарение Богу, имеем отличное здоровье! — ответил археолог.

— Это чрезвычайно важно, — продолжал майор, — да, чрезвычайно важно!.. А я наоборот; здоровье мое совершенно расшатано… Климат убийственный, изволите ли видеть… Служба, труды, походы… болезнь… ну, как вы это называете по-французски?.. liver?..

И при этом он ударил себя по правой части живота немного пониже ребер.

— У майора болезнь печени! — поспешил пояснить Шандо.

— Ах, да, да… печень… болезнь печени! Но вы, вероятно, желаете выпить чего-нибудь подкрепляющего и прохладительного?

Он позвонил. На его зов немедленно явился слуга: в тюрбане и остановился как вкопанный в нескольких шагах от него со скрещенными на груди руками.

— Brandy and soda (водки и соды)! — скомандовал майор своим слабым, надорванным голосом.

Слуга скрылся, а минуту спустя явился снова, неся на серебряном подносе стаканы, бутылки и чашки со льдом, которые он поставил на маленький столик подле своего господина.

— Наливайте себе, господа, — сказал майор, — прошу вас! Вот французская водка, вот джин и виски… Что касается меня, то я сторонник бренди с сельтерской водой… В нашем климате необходимы подкрепляющие напитки… нечто, стимулирующее деятельность организма… следует противодействовать этому убийственному климату… иначе в один прекрасный день вы упадете, и ваша песенка спета…

Говоря это, майор налил себе большой стакан водки и разбавил ее весьма незначительным количеством сельтерской воды. Стакан он осушил одним духом, даже не поморщившись, и вслед за тем, не теряя времени, приготовил вторую такую же порцию этого напитка, который называл подкрепительным.

— Как подумаю, что эти простаки, наши европейские господа доктора, приписывают болезнь печени, столь часто встречающуюся в этих краях, неумеренному употреблению спиртных напитков! — говорил он, ставя на поднос свой пустой стакан. — Право, я желал бы их видеть здесь, на нашем месте! Поверьте, господа, что здесь без этих подкрепляющих напитков Бог знает, что бы сталось с нами! Где был бы в настоящее время я после двадцатилетней службы в Бенгалии?.. Уж, конечно, давно бы и костей моих было не собрать… — и майор наполнил третий стакан спасительного напитка.

Господин Глоаген и Поль-Луи, как и большинство образованных французов, были чрезвычайно воздержанны и с удивлением смотрели на майора, мысленно вопрошая себя, сколько последует еще подобных возлияний, когда, по счастью, явился слуга и доложил, что кушать подано. Все перешли в столовую.

Стол был накрыт и сервирован с чисто азиатской роскошью: там была масса дорогого серебра, хрусталь, фарфор и чудные цветы; за каждым легким бамбуковым стулом стоял слуга в высоком белом тюрбане со скрещенными на груди руками; когда гости подошли к столу, слуги отодвинули и пододвинули им стулья, развернули «а коленях салфетки, накладывали на тарелку кушанье и наполняли всевозможными напитками рюмки и стаканы, словом, делали все то, что делает заботливая няня или мать для малолетнего ребенка. Над головой обедающих беспрерывно качался громадный punkah (пунка — род опахала), приводимый в движение с помощью сложной системы бечевок и блоков, которыми управлял скрытый от глаз слуга. Благодаря этому громадному опахалу в большом обеденном зале царила приятная прохлада и пролетал легкий ласкающий ветерок, как при обмахивании веером. Все стаканы и рюмки, а их было большое количество перед каждым прибором, были прикрыты серебряными колпачками в виде китайских соломенных шляп; это делалось для того, чтобы мухи и мошки не тонули в напитках. Как блюдо, так и тарелки ставились на серебряные грелки, наполненные крутым кипятком, чтобы кушанья не остывали от беспрерывного охлаждающего веяния punkah.