Наследник фаворитки - [45]

— Хорошо, Леон. — Архипасов говорил с ним, как с больным, — тихо и жалостливо.

— Извини, Алик, — дотронулся тот до руки гостя, и в этом жесте была стыдливая признательность. — Я не мог достойно принять тебя. В былые времена мне нетрудно было бы разыграть из себя этакого принца… Я всегда был хорошим мистификатором. Иногда получалось так здорово, что я сам начинал верить. Но здесь эти номера не проходят. Я ведь по этой части настоящий художник. Да, я обманывал, не ради наживы, а во имя любви к искусству. Меня увлекал сам процесс. Красота розыгрыша. Но однажды я попался. Они ничего не поняли и предъявили мне какие-то ужасные вульгарные обвинения.

— Возьми себя в руки, — посоветовал Алик. — Не теряй лица.

— Знаешь, это очень трудно, когда заранее уверен, что ты все равно проиграл. Для успеха требуется душевный подъем, особый настрой. А может ли он быть у человека, стоящего на утерянных позициях? Недавно меня с треском выгнали из очень приличного дома. На этот раз я не валял дурака. Я влюбился по-настоящему. Она могла бы стать моей счастливой звездой.

— Да, ты парень не промах, — в тон ему дурашливо сказал Алик.

— Ах какую мне однажды отгрохали свадьбу! Закачаешься, — продолжал Леон, захлебываясь от нахлынувших воспоминаний. — По дороге в загс я передал приятелю свой паспорт, а невесте сказал, что потерял его. Свадьба все-таки состоялась, и я сбежал уже под утро. Вместе с подарками. Какими мы были прелестными шалопаями! Ах, молодость, молодость! А однажды я сдавал вступительный экзамен за одного дурачка и получил двойку, а он горько рыдал… Я держался за дерево, чтобы не упасть, и хохотал на всю улицу.

В глазах Леона снова появился характерный нервический блеск — верный признак того, что он воспрянул духом, пришел в себя. Его плечи молодцевато распрямились.

— А ты слышал, недавно на Луне впервые побывал человек? — полюбопытствовал Алик.

— Скажите на милость, а я и не знал, — удивился Леон.

Архипасов внимательно посмотрел на него, словно ученый через микроскоп на какую-нибудь вновь открытую инфузорию. Ну и ну! Кругозор у злокозненного «эстета»-тунеядца на уровне амебы. Ему вдруг стало жалко Леона.

— Не вешай носа, старина, — Архипасов заулыбался, вспомнив о тетке. — Все еще образуется. Только не сдавайся. Не пасуй перед трудностями. Терпи. Послушай-ка, я специально списал с доски на башне-остроге, где сидел протопоп Аввакум. Знаешь о таком? Сослали его в Сибирь, а дальше слушай: «…привезли в Брацкой острог и в тюрьму кинули, соломки дали… И сидел до Филиппова поста в студеной башне; там зима в те поры живет, да бог грел и без платья. Что собачка, в соломке лежу: коли накормят, коли нет. Мышей много было, я их скуфьею бил — и батожка не дадут, дурачки! Все на брюхе лежал: спина гнила. Блох да вшей было много. Хотел на Пашкова кричать: «Прости!» — да сила божия возбранила, — велено терпеть». Видишь, терпел. А ты совсем скис. А разве легко все дается? Сколько надо сил, ловкости, чтобы заработать свой кусок хлеба! Вот я, думаешь, зря сюда приехал? Не-е-е-ет, не ради твоих красивых глазок. Ты, кстати, не догадался зачем?

— Нет, не догадался, — невинно, как младенец, глядя на Алика, признался Леон. — Ты ведь по командировке. А зачем, я не знаю. Если можно, будь добр, скажи.

— Ах ты, недоумок! — с ласковой хитрецой произнес Алик. — Скоро мы тоже провернем одно славное дельце. И станем богаты, мой милый, красивый мальчик. Но мы не будем жить в башне из слоновой кости. Мы сумеем придумать что-нибудь повеселее.

Леон встрепенулся, глаза его засветились, как у голодной дворняги при виде лакомого куска.

— Алик, возьми меня в долю? — скрипучим голосом проговорил он, не мигая глядя в выпуклые глаза Архипасова. Тот кивнул, потрепал его по плечу:

— Спи спокойно, дорогой товарищ. И не волнуйся. Все будет о'кей.

— Возьми меня с собой, Алик. Займи мне денег. А я верну им аванс. Каждую ночь я представляю, что мчусь в скором поезде и вдруг в темноте загораются тысячи огней. Похоже на сказку. А у меня щемит сердце.

— Как бы тебе не свихнуться, Лео. У тебя сдают нервы. А это последнее дело. Ты должен оставаться здесь до победного конца. И тогда сможешь вернуться домой на белом жеребце.

Леон наморщил свое удлиненное лицо и стал похож на несчастную, обездоленную старушку.

— Прости, Алик, но… Боюсь, я уже не стану таким, каким был раньше. Что-то сломалось во мне. Я стал всего бояться. Ведь я тоже живой человек, — продолжал он с бесконечной тоской. — Я тоже хочу чего-то, сам не знаю чего. Чтобы все было, как в детстве. Чисто и красиво. А я уже ни на что не надеюсь. Никому не нужен. Каждую ночь думаю, что, если я помру, меня бросят в яму и закопают, как бездомную собаку. И все.

— Ты дурак, Лео, — сухо оборвал его Архипасов. — Фирменный дурак из семейства дураков. Ты совсем свихнулся. — Он вздохнул, сокрушенно покачал головой, прищурившись, глядел на совсем сникшего эстета. — Ну что ты, дружок? Встряхнись! Возьми себя в руки! Ты еще будешь вспоминать о леспромхозе как о лучших, овеянных романтикой днях своей жизни. Придет время, и ты снова будешь в седле. Вот тебе четвертная — я перехватил в местной кассе взаимопомощи. И будь здоров. Хорошенько работай и только тогда возвращайся в родные пенаты. Я сам через год буду с цветами встречать тебя на вокзале. — Алик поднял на прощание руку и решительно зашагал прочь.