Наследник чемпиона - [30]

Метлицкий, двинув ногой стул, пересел поближе к допрашиваемому.

– Тело мы выкопали, а на его место уложили «маячок». Бутылка из-под пива. Обычная, стеклянная, из светлого стекла, которую принимают по тридцать копеек за штуку.

– По сорок.

– Пусть по сорок, – согласился милиционер. – Замаскировали место захоронения так, как это было, а в ста метрах от этого чудного местечка усадили засаду из сотрудников. Знаешь, есть в криминалистической психиатрии такое поверье – убийца обязательно вернется туда, где убил. Впрочем, я к таким высоким технологиям не склонен, поэтому засаду выставил из других соображений. Убийца обязательно вернется, чтобы проконтролировать – как он там? Не беспокоил ли кто? И тут происходит чудо. Не проходит и двадцати часов, как в лесу появляется Алеша Родищев, мой детдомовский кент, встает над могилой, склоняет в покаянии голову и пытается пронзить землю именно в том месте, где лежит бутылка. Родищев, ты мне только не говори, что тебя стеклотара заинтересовала! Ты стоял над сваленными сучьями и смотрел на них, словно пытался рассмотреть, что находится под ними! А под ними находилась самая настоящая могила! И ты знал это, парень…

Прикурив, Метлицкий сверху вниз посмотрел на макушку Родищева.

– И вот теперь ты скажи мне, Алексей… Скажи мне, какого хрена ты разглядывал сквозь ветки и метр земли? Но только не говори, что у тебя, как и у той лисы, нюх прорезался!

Алешка устал так, как не уставал на заводе, где когда-то работал чернорабочим. Голова разламывалась на тысячи осколков, но почему-то не разлеталась. Несколько раз он молил о том, чтобы это поскорее произошло, и уже был близок к этому, но всякий раз терял сознание. Приходил в себя, вытирал сукровицу, которая сочилась из носа в минуты забытья, поднимался и снова шел для разговора. До недавнего момента он сидел в камере один, но час назад в дежурное помещение привезли шумную толпу из какого-то ресторана – как выяснилось из разговора, доносящегося через двери. И Алешка забыл об одиночестве. Двое каких-то жлобов сразу же прогнали его с единственных нар на бетонный пол и стали вполголоса вести разговор о каких-то кавказцах и метле.

В камере было душно, от душных запертых помещений предупреждала еще бабка Чувашиха, однако деться от этой действительности никуда было нельзя.

– Слушай, Леша, жизнь у каждого после детдома складывается по-своему. Я в милицию подался, Колька, вон, Ерофеев, лекции в МГУ читает, Володя Непринцев тачки из Германии гоняет… У тебя другой удел. Проблемы в детском доме, побои, отрицание сверстников. Потом провал экзаменов в институт, завод, дворницкая… Но это ничего не значит, Родищев! Человеком нужно оставаться при любых обстоятельствах! Мне наплевать на то, что мы с тобой вместе из одного котла в детдоме кашу ели. Я много с кем и в армии из одного котла ел. И в институте. Но это не значит, что, если они убьют человека, я соглашусь с тем, что они достойны прощения. Ты стоял над местом захоронения, потому что знал, что это – место захоронения! Ты вернулся туда, где напоросячил. Я согласен, Леша, Захарка Большой – не самый лучший человек в Новосибирске. Но убивать у нас нельзя даже в том случае, если ты мстишь за родного человека! Нельзя, понимаешь?! А поэтому мне нужно точно знать, чем тебе помешал Захар Большой, правая рука Романа Гулько? Помнишь такого, Леша?

– Рома тоже здесь?.. – вяло встрепенулся Родищев.

– Все здесь! Весь детдом, за небольшим исключением!

– Я не убивал, Рома…

Метлицкий резко сел на стол перед бывшим однокашником и постучал бильярдным шаром, сжимаемым в руке, по его голове.

– Алле, гараж! Где у тебя кнопка, Леша? Здесь? Или здесь? Скажи мне, где у тебя кнопка, иначе мне придется искать ее таким образом до тех пор, пока ты не начнешь говорить!

Алеша знал, что лучше рассказать все так, как было, но тогда… Тогда… Они с этим человеком росли в одном детском доме и делили хлеб… Если сказать правду… С этим Ромой он тоже делил хлеб, но этому Роме на это, как он уже сказал, наплевать. Может, рассказать? Ведь убивал не тот Рома… Убивал Фомин, а он тоже детдомовский. А Рома стоял рядом… Так же рядом, как сейчас стоит этот Рома…

– Я не убивал, Рома…

Шумно выдохнув воздух, Метлицкий соскочил со стола и сдернул с телефона трубку.

– Шашков? Забери от меня Родищева и усади обратно. Следователь через час соберет бумаги и утром увезет его на арест в суд.

– Рома, нельзя мне никак в камеру… У меня голова болит, Рома…

Оставив телефон в покое, Метлицкий долго растирал подбородок, потом вдруг повернулся к Родищеву и выпалил:

– В камеру, Леша. Иначе я не могу. Мне сейчас с тобой разговаривать некогда, а отпустить тебя я не могу. Помимо тебя тут еще очень много старых друзей, с которыми поговорить нужно… А нас ждет очередная встреча в этом кабинете. И это будет продолжаться до тех пор, пока мы не придем к полному согласию.

Метлицкий лукавил по привычке. По привычке, выработанной за много лет. Из томов уголовных дел, когда задержанные начинали давать показания за пять минут до того, как их собирались выпускать за недостаточностью доказательств обвинения, можно было строить памятник ментовской удаче.