Наследница Роксоланы - [2]

Шел. Своими ногами. Один, а не в окружении свиты и охраны. Один-одинешенек, открытый всем ветрам, обряженный в спешно украденный (стыд-то какой, сладкий и жгучий одновременно!) у одного из охранников жилет-йелек, какой носил в Амасье едва ли не каждый первый мужчина. Шел и любовался закатом.

Семь мостов перекинуто через Ешиль-Ирмак, реку, разделяющую Амасью на две части. Одна прижалась к подножию горы Харшена, той самой, с которой, по старинной легенде, сбросился вниз прекрасный художник и архитектор Ферхад, узнавший о гибели возлюбленной своей Ширин. Жил ли тот Ферхад на свете, был ли только красивой легендой – эту тайну гора Харшена хранила свято, а вот каналы, якобы прорубленные сквозь скалу этим самым Ферхадом, стремящимся добиться руки возлюбленной, до сих пор поили водой половину города. Вторая часть Амасьи была попросторнее, улицы на ней немного пошире, но дома все те же: двух-и трехэтажные ялыбою теснились друг к другу, стремились прилепиться стена к стене, словно в городах гяуров. Да, многим, очень многим Амасья отличалась от Истанбула!

И все же прошли времена, когда город этот носил гордое прозвание «шехзаделер», то есть место, где обучались основам управления султанские сыновья, прежде чем занять высокий престол Оттоманской Порты. Теперь разве что старики рассказывали молодежи о тех славных деньках. Молодежь скучающе кивала – слышали, как же, слышали не раз и не два – и шла заниматься своими делами: ловить рыбу, плести сети, выращивать яблоки или варить черешневое варенье…

Ничего. Все вернется. Ведь имел же отец что-то в виду, отправляя своего наследника в эту глушь! Может, хотел, чтобы шахзаде своими глазами увидел, как живут люди, не связанные с гаремом ничем, кроме славных баек, которые хорошо травить на базаре или в чайхане.

Мысль о том, что отец просто сплавил неугодного роксоланке-Хюррем отпрыска куда подальше, Мустафа от себя честно гнал. Но даже если и так, даже если подумать о султане худое, разве не велел Аллах терпеливо сносить тяготы и всюду, где бы ты ни был, жить праведно? А там и вознаграждение не замедлит себя ждать. Да и какие тяготы, если Амасья столь восхитительно не похожа на Истанбул и ты можешь безвозбранно ходить по ней, улыбаясь в бороду и представляя ошарашенные лица охраны?

Солнце уже почти нырнуло за крыши домов, а гора Харшена из темно-серой с зелеными прожилками стала темно-фиолетовой, словно отчаянно желая хоть в сумраке слиться окраской с ночным небом, когда из-за очередного поворота вынырнула странная троица.

Случайными грабителями они не были – по крайней мере шахзаде Мустафа понял это сразу, стоило ему увидеть этих троих, закрывших лица черными платками. Шахзаде не слишком-то смыслил в грабителях, да и как же ему повстречаться с ними в Манисе, где за каждым шагом его бдительно следили если не янычары, так советники, а не они – так отцовские шпионы? Еще меньше шансов повстречаться с этими отродьями иблиса было в Истанбуле, где шахзаде вообще не покидал пределов дворца. Да, в грабителях Мустафа не понимал практически ничего. Но вот хорошо обученных убийц видел не единожды.

А охрана небось сейчас обыскивает дворец сверху донизу…

Звезды в безлунном небе давали мало света – окна соседних домов светились куда ярче. Но Мустафа готов был поклясться, что холодный блеск стали он увидел именно в блеске ярко сверкнувшей звезды.

От первого удара удалось отшатнуться, но дальше отступать было некуда. Стена ограждавшего дом глиняного дувала, о которую шахзаде чувствительно приложился, на ощупь оказалась шершавой и чуть теплой, будто не хотела отдавать ночному воздуху тепло, накопленное за долгий безоблачный день.

Следовало кричать, бежать, делать хоть что-то, но шахзаде молча стоял и смотрел, как убийца заносит руку для удара. В голове стремительной ласточкой носилась лишь одна мысль: только бы не отец. Пусть этих убийц пошлет не отец. Пусть Аллах убережет султана от такого греха, за который не расплатиться на том свете ни простолюдину, ни правителю.

Хюррем, братья, кто угодно – мало ли на свете заговорщиков? Но только не отец.

Семь мостов перекинуто через реку Ешиль-Ирмак. Жаль, побывать удалось лишь на четырех из них. Мустафа как раз направлялся к пятому. Ах, жаль.

Убийца сделал шаг – и вдруг рухнул, упал лицом вперед, так что шахзаде пришлось отпрянуть, дабы тело не свалилось прямо на него. Двое других обернулись – дружно обернулись, не сговариваясь, так слаженно, как и не снилось некоторым из охраны Мустафы. В тот же миг сталь звякнула о сталь, а шахзаде увидел своего нежданного спасителя.

По всей улице яростно взревели во дворах сторожевые собаки, но ни одна дверь не распахнулась. Трое танцевали друг против друга – на границе вечера и ночи, жизни и смерти; плясали молча, лишь их клинки изредка перекликались звонкими чистыми голосами.

Отсутствие оружия шахзаде сейчас ощущал как физическую боль. Но… у него ведь есть оружие, точнее, есть возможность его добыть – оружие его несостоявшегося убийцы, первого из троих!

Немощеная улица казалась сейчас рекой, до дна которой никакой свет не дотягивался: на уровне колен расплывалась густая тьма, мертвец канул в ней, оброненный им клинок (ятаган?) тоже. Мустафа торопливо зашарил в темноте, нащупывая невидимое. Эфес скакнул ему в руку, а мгновение спустя звенящая перекличка вдруг резко вскипела, как бывает перед завершением схватки… и шахзаде опоздал. То есть он стремительно шагнул к сражающимся, даже успел принять на ятаган качнувшуюся к нему черную фигуру, но этот удар был уже лишним.