Наследница Кодекса Люцифера - [47]

– Чего ты ждешь? – спросил Самуэль.

– Тебя и твоих людей! – Она посмотрела ему в глаза и поняла то, о чем должна была догадаться гораздо раньше. – Вы не пойдете с нами.

Самуэль покачал головой.

– Что ожидает вас здесь – кроме смерти?

– Во Франции, как я слышал, казнь изобличенного убийцы короля продолжается несколько часов. В Швеции она продолжается шестнадцать лет и осуществляется в штрафных батальонах и смертельно опасных заданиях, за выполнение которых никто не говорит и слова благодарности. Но придет день, когда мы выплатим свой долг. Если мы останемся здесь и выполним задание, то однажды сможем восстановить свою честь. Если же мы сбежим, то навечно окажемся объявленными вне закона.

Александра посмотрела на Самуэля так, как будто увидела его впервые.

– Значит, призраки тоже цепляются за надежду, да? – хрипло спросила она.

– Все за нее цепляются, – ответил Самуэль и исчез, а дверца тихо закрылась.

Воздушный поцелуй Альфреда Альфредссона все еще висел в воздухе.

Александра выпрямилась. Она почувствовала на себе взгляд матери, но не ответила на него.

– У нас впереди длинная дорога, – заявила она и пошла по широкому полю, на котором лежали тускло поблескивающие, замерзшие зеркала прудов для разведения рыбы. – Давайте оставим несколько миль между собой и этим городом-кладбищем.

17

Священник Кристиан Хербург возглавлял приход в местечке Фалькенау, что в двух-трех милях к северу от Эгера. Близость к большому городу (Эгер находился меньше чем в дне пешего перехода) усложняла жизнь духовному пастырю городка. Умные и трудолюбивые жители старались как можно скорее исчезнуть за городскими стенами, чтобы обрести свободу, счастье или хотя бы другую работу, а не мучиться на полях с весны и до зимы, а зимой мерзнуть и голодать. Взятие Эгера шведским генералом Врангелем прошлым летом только усугубило ситуацию. Жители города под шведским господством и под впечатлением от тяжеловооруженного гарнизона, оставленного Врангелем, вспомнили, что их сердца, собственно, всегда бились по-протестантски. Того, кто переходил в другую веру, ожидали распростертые объятия; того, кто записывался в солдаты на службе Швеции, – тоже. Кто закатывал рукава и помогал устранять следы тяжелого обстрела, мучился не меньше, чем раньше на пашне, но теперь его, в виде исключения, окружающие считали героем. Священник Хербург никогда бы не догадался, сколько будущих протестантов, солдат и героев обитало в городке. Теперь они все ушли, а здесь остались одни глупцы, примирившиеся с судьбой, и те, кто понимал: присущая им злоба в городе превратит их в изгоев, в деревне же – в уважаемых, внушающих страх личностей.

Топая ногами, пытаясь вернуть хоть какую-то чувствительность в наполовину отмороженные пальцы ног, он бранил себя за глупость. К чему было вмешиваться, узнав об этой истории? Сейчас он мог бы сидеть у камина, вытянув ноги к огню, и читать Библию, вместо того чтобы смотреть, как два старика со спутанными волосами пытаются раскопать замерзшую землю. Не то чтобы он сомневался в правильности своих действий, но «правильное» вовсе не означает «самое удобное», и уж тем более тогда, когда с неба валит снег, будто собираясь покрыть весь мир, а его собственные сапоги пропускают воду, как решето.

В конечном счете он все еще не мог оправиться от удивления, как быстро все происходит: он приехал в Эгер, чтобы проконсультироваться с тамошним магистром ордена розенкрейцеров, но последний послал его обратно домой с обещанием, что кто-то обязательно придет и позаботится об этом деле. На следующий же день прибыл всадник, назвавшийся комтуром ордена, и подробно опросил старого Генриха Мюллера (и очень вовремя: старый Генрих в тот же вечер сомкнул веки на смертном одре). Всадник помчался назад в Эгер, и теперь, едва ли четыре недели спустя, еще до Рождества, появились два пожилых господина в карете, попросили священника Хербурга отвести их к тому месту в лесу, которое назвал умирающий Генрих, и принялись копать.

– Господа, – стуча зубами, произнес Кристиан, – вполне достаточно перенести тела усопших на мое кладбище весной. Бедолаги лежат здесь уже шестнадцать лет, и два месяца, уж конечно, роли не играют.

Один из мужчин встал и, охнув, схватился руками за поясницу. Наконец он положил лопату на землю и подошел к Кристиану. Священнику, невысокому толстячку, пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в лицо. Мужчина был высоким и худым, с задумчивым лицом.

– Вы уверены, что это здесь? Тут ничего нет!

– Генрих Мюллер говорил, что это именно то место. Я знаю окрестности, как свой пасторский дом.

– Расскажите мне еще раз, как вы получили эту информацию.

– Генрих Мюллер признался на смертном ложе, что…

– Еще раз: кем был Генрих Мюллер?

Кристиан вздохнул.

– Сначала – мельником Фалькенау. Но вы, конечно, знаете – в каждом поколении рождается человек, который слишком велик для своего окружения, или слишком силен, или слишком вспыльчив. Иногда эти люди покидают родину и употребляют свою вспыльчивость на то, чтобы достичь счастья в другом месте; или же остаются там, где родились – постоянно недовольные, постоянно злящиеся, постоянно преисполненные презрения ко всем остальным, однако не наделенные достаточным мужеством или разумом, чтобы уйти. Со временем они становятся взрослее, спокойнее, смиреннее, если хотите, находят женщину, заводят семью и превращаются в совершенно обычных членов общества. Но в молодости они всем были как кость в горле, и хоть они и успокоились, прегрешения тех времен все еще лежат на них тяжким бременем, и…