Наследие - [19]

– Верно, – кивнул Белый, – Бессмертные вышли в тыл ставки воеводы, которому служил Игрек. Между ставкой и Бессмертными был только Игрек и его полевой Оплот Милосердия.

– Лазарет. Он его называл лазарет, – добавила Жалея.

– У старика Игрека была только сотня недолеченных бойцов с крестами и сотня стрелков. Он выстроил своих крестоносцев, как вас учил Стрелок. Зря вы не верите ему. Малыш, где ты был в том строю?

– Первая шеренга. На колене. Игрек стоял за моей спиной, через человека, третьим. Он был очень длинным, через наши головы рубил.

Сотни пар глаз разом скрестились на юноше. Стрелок усмехнулся, поклонился.

– Сколько же лет было… – ахнула Жалея, закрывая рот ладонью, – Арамис? Только он был такой… Ты – внук Игрека?

Стрелок манерно поклонился. А Жалея повернулась к командиру, в ее огромных глазах – ужас, она открыла рот для вопроса, но улыбка Гадкого Утенка остановила этот несвоевременный вопрос.

– Три шеренги. Всего три шеренги раненых – вчерашних пахарей, побирушек и базарных грузчиков – перемололи Бессмертных. Впервые Бессмертные не смогли пробить строй врага, не смогли обратить их в бегство.

Строй качнулся. Народ зашуршал шепотками.

– И как видите, некоторые даже выжили. Стрелок был в первом ряду. Стоящий за его спиной Портос тоже выжил. Как и Игрек.

– Он выжил? – теперь Жалея закрывала рот двумя ладонями.

– Потом он себя называл Пращуром.

Шелест голосов, усмешка магов.

– Основатель Красной Звезды, – кивнул Белый. – И – Старик. Тот самый, убивающий змеедемонов.

Гомон, как прибой моря. Народ удивленно смотрит друг на друга. А для чего последние дни артистами Пятого всем еще раз были пересказаны все эти «сказки»? Крестоносцы и Матери – помотались по Миру, а вот ополченцы могли и не слышать ничего такого в своей глуши, круглые сутки трудясь.

– Командир, – поднял руку Зуб, перекрикивая гомон, привлекая к себе внимание, – ты сказал, что там и познакомился со Стрелком. А с Игреком?

– И с ним. Он меня и спас. Я был в самом центре строя Бессмертных, недалеко от стяга. Копья крестоносцев мне пробили шлем, щит, ранили в лицо, в бок, убили коня. Я бы кровью истек, если бы Игрек не вылечил меня своим Даром Триединого. Потому я и ношу белый крест. Потому и служу Красной Звезде. Я должен Старому. Ну, кто еще не верит Стрелку? Внуку самого Старика-Игрека? Ну, есть такие? Выходи! Лично буду вбивать в бестолковые головы, что бестолочей в Красную Звезду просто не берут! Зуб! Командуй! Как построишь, покатай этих неверующих в учебную атаку на частокол копейный. Пусть штаны всю ночь стирают.

Ответом – дружный смех. Зуб орет, строя людей по росту.

А командир бежит во тьму Пустоши. Этот разговор растеребил его душевные раны. Так Брус Чан и объяснил Синьке, перехватив ее на выходе из лагеря:

– Ему лучше побыть одному.

– Там опасно! – вырывается девушка.

– Тебе – да. Ему – нет. Ни мне, ни ему уже совсем нечего бояться. А вот за тебя он боится. Не заставляй его злиться. На тебя, на меня, что не уберег тебя. Я не люблю, когда он злой. Его очень нехорошо трясет от этого.

Жалея и Зуб тоже искали командира. Но он и от них сумел спрятаться.

А утром на них вышел кожевник. Пал перед Гадким Утенком ниц, просил принять обратно. Неожиданно для Белого, за ремесленника попросили множество народа. Образовалось столпотворение. Все ждали решения командира.

– Где остальные?

– Не знаю. Егерь сразу ушел. Мы весь день шли вместе. А ночью я переменил свое решение. Я был не прав. Только там я понял, что обесчестил себя, послушав гнилых слов егеря.

Гадкий Утенок и Стрелок переглянулись. Потом командир обратился к бывшему ремесленнику:

– От меня ты чего хочешь?

– Прими меня, мой господин. Рабом твоим буду, – склонился вновь кожевник.

– Не будет этого. Ты отказался от моего права. Ты – свободен. Да и рабов у нас не было, нет и не будет. Уходи!

– Тогда убей! Убей меня! Мне там все одно – смерть. Они все погибли. Я видел. Я спрятался, когда их убивали эти Змеи.

После этих слов глаза Стрелка сузились до щелок, будто он целился из своего самострела.

– Ты еще и лжец. Уйди с глаз моих! – вскипел командир.

– Прости его! – крикнул женский голос.

И тут же многоголосый вой стал просить Гадкого Утенка за этого запутавшегося бедолагу. Ведь каждый может ошибиться?!

– И ты, Жалея? – удивился командир.

– Святой Игрек призывал к милосердию, – говорит Матерь Милосердия.

– Встань, бывший мастер, – велел командир.

Кожевник поднялся. Открыл рот, но взгляд жестоких глаз Белого заморозил слова кожевника прямо в глотке.

– Кто еще так считает? Кто считает, что нам надо принять этого… его обратно? Сюда встаньте – по правую руку. Кто считает, что ему не место среди нас, – налево.

Произошел раскол. Людей, даже – семей. Зуб – налево, Жалея – направо. Синька, ее брат, все циркачи и Стрелок – тоже налево. Крестоносцы и егеря – к ним. Они знают, что такое честь. Предал, пожалел – иди, вскройся.

Белый подождал, пока народ определится, подошел к кучке жалостливых. И в лицо Матери Милосердия стал говорить:

– Игрек вас учил, но вы, глупые бабы, все перепутали. Он вас учил, что не надо спариваться с кем попало, чтобы не нахвататься болезней постыдных, вы приняли обет целомудрия, отказавшись от главной своей цели – продолжения Жизни. Он учил милосердию? Меня Старик учил справедливости! Они бросили вас! Им было едино – выживете вы или нет! Он вас и в бою предаст. Я его поставлю в строй, а он посчитает, что он лучше знает, где ему сражаться. Он сбежит, а другие будут убиты в открытую спину! Молчать, осел! Ты достаточно наговорил! Ты достаточно предал! Нас, тех, с кем пошел спасаться! Твои слова, твоя судьба – мне не интересна! Сейчас я говорю для тебя, будущая настоятельница Оплота Милосердия! Один из них – сбежал прямо к Змеям! Жизни почти двух десятков разумных – цена твоему милосердию!