Наших бьют! Кровавый спорт, американская доктрина и водоворот тупости - [45]

Я услышал скрежет в замке. Хрясь! Дверь распахнулась настежь, и они ввалились в дом.

— Привет, Хантер! — сказал Грейди, который, похоже, был тут за главного. — Не беспокойся, в этот раз мы не за тобой. Где женщина, которую ты прячешь?

— Какая еще женщина? — спросил я. — Подождите минутку! Я ничего не понимаю. Был тачдаун? Мэннинг забил?

— Ни хрена! — раздраженно бросил коронер. — Нарушение. Гол не засчитали.

И тут, когда время уже почти вышло, «Колтс» забили гол в ворота и свели матч к ничьей 17:17. Камеры переключились на чирлидерш и игроков, бегущих к раздевалкам. На это можно было уже не смотреть.

Коп засмеялся.

— Она в правительственном списке подозреваемых в терроризме, а значит, ты считаешься укрывающим террориста.

Он хищно зыркнул на меня и схватил новый номер ESPN с моего обитого кожей холодильника.

— Что это такое? — резко спросил он. — Это что — тот самый выпуск с картами олимпийских объектов?

Я вырвал журнал у него из рук и бросил в огонь.

— Следи за языком, — потребовал я. — Вообще-то я прямо сейчас должен отправиться в Юту. Я являюсь членом.

— Ни с места! — вскинулся он. — Руки за голову!

Я увидел, как другой коп заходит сзади, и прижался спиной к холодильнику, отрезав ему путь к моим тылам.

— Руки прочь! — заорал я. — А то пожалеете об этом! — и замахал перед ними значком службы безопасности, принадлежащим вообще-то Лайлу Ловетту. Они мгновенно остановились.

— Я — спортивный журналист, — сказал я спокойно, — и член комитета безопасности прессы при Олимпийском комитете Солт-Лейк-Сити.

Дальнейшее можно трактовать по-разному, но если коротко, они скрутили и забрали принцессу Омин и сообщили мне, что я нахожусь под официальным медицинским карантином.

— И не спорь с нами! — рявкнул здоровенный коп. — Это совершенно законно. У нас появилось много новых законов. У тебя нет никаких прав.

Он вручил мне небольшую голубую карточку со списком номеров и краткой информацией о терроризме, чрезвычайных мерах по обеспечению национальной безопасности и приговорах военного трибунала.

Я это уже читал, но, когда в твой дом врываются вооруженные полицейские, все воспринимается несколько иначе. Я понял, что как никогда близок к тому, чтобы меня упекли за решетку как вражеского агента, и сдался.

— Слава богу, что вы пришли! — воскликнул я. — Она сидела там, в мансарде. Вы спасли мне жизнь! Она угрожала мне! Пожалуйста, заберите ее отсюда!

Мне было жаль видеть, как ее уводят, но ведь, по правде говоря, я все равно ничего не мог сделать.

19 ноября 2001 года

Неудачное падение, футбол и насилие на бульваре

Итак, ребята, у нас тут наметилась проблемка. Дождь промочил насквозь мой новый кашемировый пиджак, и у меня случился нервный срыв. Повсюду вокруг меня распространяются вредные вибрации, я парализован страхом и отчаянием, мой мозг вышел из-под контроля. Анита зависла на балконе, наш самолет улетает в Гонолулу через семь часов, а я не могу носить рубашки с коротким рукавом, потому что меня укусил в левое предплечье здоровенный паук и рана постоянно кровоточит.

Так стоит ли пытаться, спросите вы. Какой осел будет в такие минуты думать о работе? Держи десятицентовик и пойди расскажи об этом кому-нибудь еще.

В этом ужасном отеле многие думают именно так, но не я. Я — безнадежный оптимист и верю, что мне есть, что сказать. (Черт! Я слышу за окном отчаянный визг какого-то крупного животного, а потом мужской смех.)

— Что это было? — вопит Анита, влетая в комнату с балкона и захлопывая за собой стеклянную дверь.

— Откуда я знаю? — говорю я и, закрыв окно, опускаю жалюзи. — Но звучало ужасно, как будто кого-то убивают!

Я чувствую глухую безнадегу. И дело не только в визге животного, но во всем, что происходит: моя жизнь рушится. Похоже на землетрясение в замедленной съемке. Снизу, с полуночной улицы, раздаются вопли и проклятия, люди сигналят в своих машинах и врезаются друг в друга. Я слышу полицейские сирены и рев мотоциклетных двигателей под дождем.

Неужто я забыл сказать вам, ребята, что сегодня вечером мы очутились в самом сердце Голливуда? Неосмотрительно с моей стороны. Да, мы торчим в номере с балконом на верхнем этаже многоуважаемого Chateau Marmont, моей обычной рабочей штаб-квартиры, когда я приезжаю в Лос-Анджелес. Меня здесь знают. Моя кровь на этих стенах, и мой дух витает в здешних лифтах.

Когда-то я испытывал здесь тяжкие страдания, и не раз, по причинам, которые сейчас не стоит поднимать со дна. Когда идет дождь, воспоминания становятся непереносимы, и я начинаю сильно нервничать — прямо как сейчас. Так сильно, что кого-нибудь другого могло бы от таких переживаний разорвать на куски.

Моя агония длится с прошлой среды — с тех пор, как я приехал сюда. Все покатилось по наклонной с немыслимой скоростью. В четверг сверло неумелого дантиста повредило мне зуб мудрости, а в пятницу (или это была суббота?) я споткнулся о выступ на балконе и заработал отвратительную субдуральную гематому на голове, которая едва не прикончила меня.

Смачный удар головой — это как выстрел, незабываемое ощущение, которое останется с тобой навсегда.

Все происходит неожиданно: бац! — и весь твой мир исчезает в яркой оранжевой вспышке. Ты не чувствуешь боли, потому что падаешь замертво, как дохлая рыба. Ни шумов, ни чувств, ни сознания. Глухой стук от удара — последнее, что ты слышишь. Как говорят врачи: «Мы теряем его!»