Наши времена - [39]

— Ханин? Помню, отлично помню вас, — Леонид Сергеевич даже поднялся с кресла, довольный тем, что помнит. — Ведь это вы послали к чертовой бабушке Золотарева и выгнали из вашего конструкторского, — Девяткин весело засмеялся, Ханин из вежливости тоже улыбнулся.

Его огорчило и покоробило, что Девяткину запомнилась именно эта сверхглупая история, которую можно и нужно было давно забыть. Тогдашний начальник отдела организации труда Золотарев, низкорослый, невзрачный человечек, но с громовым голосом, любил кричать на всех, кто ему ни попадался под руку. Целый день он трезвонил по телефону, беспрестанно требуя от начальников цехов срочных сводок, отчетов, статистических данных, в противном случае грозил привлечь к строжайшей ответственности. Однажды, когда он позвонил в отдел главного механика, телефонную трубку снял Лев Борисович. Золотарев в своем обычном категорическом тоне приказал немедленно найти главного механика, ему нужно с ним поговорить.

«Позвоните, пожалуйста, немного позже, — попросил Лев Борисович. — Я сейчас очень занят, у меня нет времени искать его».

«Кто это говорит со мной? — зарычал Золотарев в трубку. — Немедленно идите и найдите! Марш! Раз-два и обратно!»

Лев Борисович бросил трубку. Через минуту примчался Золотарев, красный как рак.

«Кто это только что говорил со мной по телефону?»

«Я», — Лев Борисович поднял голову от чертежной доски, за которой он работал. Внешне он казался спокойным, но внутри у него все кипело.

«Ты? Я немедленно распоряжусь, чтобы у тебя отняли бронь и послали на фронт. Хватит прятаться за этой чертежной доской!»

«Это я прячусь? Меня вы пугаете фронтом? — Лев Борисович рванул гимнастерку и показал глубокий шрам на плече. — Вот моя печать оттуда, с фронта, а вы…» — с рейсшиной он пошел на Золотарева. И тот поспешил унести ноги. Только уже за дверью Золотарев закричал, что он этого так не оставит. Этот инцидент получил широкую огласку, о нем узнал весь завод. Золотарев с той поры стал более сдержанным, заметно поубавил свой пыл.

— Где он теперь? — спросил Лев Борисович.

— На пенсии. Вообще-то говоря, он был не плохой человек, только уж очень любил пошуметь. Ну, рассказывайте, что вас привело в наш далекий край?..

Телефоны на столе часто звонили, и в этой обстановке Ханину трудно было вести разговор о деле, ради которого он сюда приехал. Это предмет в значительной степени еще теоретический. Разумеется, здесь, на заводе, он прежде всего ищет практической помощи, однако для этого весьма необходимо, чтобы люди хорошо осознали всю важность предстоящей экспериментальной работы. Ханин показал бумагу со штампом научно-исследовательского института, в котором он работает, и вручил письмо за подписью Мезенцева. Обе бумаги, исходящие из высоких научных учреждений, невольно напомнили Девяткину о его собственной научной работе. Диссертацию, которую он начал писать чуть ли не два десятка лет назад, он все еще не закончил, она пылится у него в нижнем ящике стола.

— Молодые люди, только что покинувшие родные пенаты, студенческую скамью, являются ко мне с просьбой, чтобы я им подсказал актуальную тему для диссертации. Я даю им такую тему, и, глядишь, через короткое время они уже кандидаты, только вот моя лежит, — Девяткин со вздохом покосился на нижний ящик стола, как на прикованного к постели больного, который уже никогда не поднимется с нее. — Материал у меня — прима, золото, нужно только оформить, но нет времени. Где взять время? Ты уже, вероятно, пишешь докторскую? — доверительно перешел он вдруг на «ты».

— Да, уже почти написал.

— Чего же тебе еще нужно?

Вопрос и вообще этот тон Ханину не понравился.

— Здесь дело не в моей диссертации, речь идет о гораздо более важном, — сказал он. — Мы разрабатываем тему, на наш взгляд очень перспективную. Магистральное развитие металлургии раньше или позже пойдет по пути непрерывных процессов, все металлургические заводы будут работать по этому новому, более прогрессивному принципу.

— И ты намерен свою революцию в металлургии начать с меня? Отлично, ничего не имею против, наоборот, весьма польщен. Если потом представят к награде, то, возможно, и я буду фигурировать где-то во второй половине списка, по крайней мере до тех пор, пока комиссия по премиям не найдет список слишком длинным и эту вторую половину не отрубит, — едкая ирония сквозила в каждом слове Леонида Сергеевича. — Я вижу, ты уже на меня смотришь как на закоренелого консерватора. Не торопись, дружище, не делай скороспелых выводов. Дадут мне свыше команду, я в лепешку разобьюсь, а выполню. Еще не было такого задания, чтобы мы его провалили. Но я хочу спросить у тебя как у человека, который сам работал на заводе и ему не чуждо производство: когда, наконец, вы, научные работники, ученые, перестанете смотреть на нас, заводских, как на своих нянек? — Было заметно, что то, о чем он говорит, глубоко продумано и прочувствовано им. — Я хочу, чтобы ты меня правильно понял, — продолжал он. — В нашем плане никакие особые научно-исследовательские изыскания не предвидены. Как говорится, забот полон рот, и мы довольны и благодарны заводской лаборатории, когда она помогает нам удовлетворить наши насущные нужды. Все рассчитано на нас самих, лишних штатов мы не имеем. Уж если на то пошло, вы, ученые, обязаны нам предоставить готовую, налаженную конструкцию с детализированной, подробной технологией, чтобы мы сразу могли наладить серийное производство… И вот тогда ваши изобретения не покроются пылью, вылеживаясь у нас в цехах…