Наши танки дойдут до Ла-Манша! Ядерный блицкриг СССР - [17]

Только их «солдатский» немецкий был, мягко говоря, специфическим – ведь девушке не скажешь: «проведите нас к ракетной батарее или радарной установке, если хотите жить», «есть ли впереди танки» или «где находится ближайший аэродром»…

Но, к взаимному удивлению, девушка поняла Башмакова, улыбнулась и ответила ему (а он, о чудо, понял, что она сказала – значит, не зря в школе двойки и единицы хватал, хотя, как он понял в процессе дальнейшего общения, лучше бы их в школе больше учили разговорному языку, а не мучили дурацкой грамматикой и переводами статей о дедушке Ленине или Эрнсте Тельмане из учебника или газеты «Neies Leben»; только советская школа всегда больше учила не языку, а некому абстрактному интернационализму, упирая на то, что гэдээровцы – это совсем не те немцы, с которыми когда-то почти четыре года рубился не на жизнь, а на смерть дед Башмакова). Девица была модно одетая и довольно симпатичная, даже, можно сказать, «миленькая», по местным меркам (а среди немок, как замечали все служившие в ГСВГ русские солдаты и офицеры, большинство составляли те, кого у нас принято именовать «страшненькими»), и звали ее, почти как одну героиню романа про трех мушкетеров, – Констанц Ренхард. В общем, девушку по имени Констанц чем-то привлек прилично говоривший по-немецки русский парень в военной форме, и они начали встречаться. Ну, то есть как встречаться – выходя из части в увольнение, Башмаков звонил ей из телефон-автомата на автобусной остановке, а затем пересекался с ней уже где-нибудь в Берлине. Иногда она, видимо, была занята (Башмаков знал, что она работает в комитете местного комсомола, а точнее – FDJ, на каком-то полиграфическом комбинате) и не брала трубку. В этом случае свидания срывались. Ну, то есть как свидания – обычно они гуляли по городу и разговаривали, пару раз заходили в кафешки. Констанц показывала Башмакову Берлин, а он, насколько хватало слов, рассказывал ей о себе (разумеется, опуская подробности своей армейской службы). Местные немцы, видя девушку, идущую рядом с русским солдатом, смотрели на нее не то чтобы укоризненно, но как-то не слишком одобрительно. Почему – Башмаков не очень понимал. Так или иначе, похоже, им было интересно общаться друг с другом и, возможно, между ними и возникла какая-то взаимная симпатия, хотя говорить о чем-то большем и не приходилось, несмотря на пошлые шуточки Генки и других коллег-сослуживцев. Во всяком случае, для Башмакова и такие невинные встречи были чем-то вроде «света в окошке». И вот – уже месяц их не выпускали в увольнение, и Виталий предполагал, что Констанц начала помаленьку забывать о его существовании.

– Нашел по кому сохнуть, – сказал как-то Башмакову грубый ефрейтор Леха Кузин. – Все равно она тебе никогда не даст, и вообще эта твоя Констанция Бонасье, поди, в здешней госбезопасности служит. Зихерхайст Динст, Эс Дэ. Только и ждет, когда ты ей начнешь про нашу бригаду что-нибудь интересное рассказывать, чтобы сразу тащить тебя в местное ЧК…

– И не говори, – вздыхал Виталий, после чего неизменно посылал Леху в известном направлении, присовокупив слегка переделанную строчку из народной частушки «Не ходите, девки, замуж за Алеху Кузина, у Алехи Кузина большая кукурузина!». Кузин на такие издевки не реагировал, поскольку уже давно убедился, что с фамилией ему по жизни не сильно повезло (хотя это еще как посмотреть, особенно если вспомнить, как дразнили того же Башмакова в детском саду и школе – и «Сапогом», и «Валенком», и «Тапком»)…

В общем, разведывательный батальон, гремя сапогами и навьюченным на себя смертоносным железом, в очередной раз выбежал по тревоге на плац и построился. Потом последовал приказ разобраться по ротам, а потом распоряжение командирам рот – разойтись для получения боевых задач.

Они перестроились поротно и потопали в сторону учебного корпуса, где рота разделилась уже по взводам и разошлась по классам.

Их первым взводом командовал лейтенант с фамилией из недавно шедшего в кино по всему СССР фильма «В зоне особого внимания» – Тарасов. Правда, когда при нем поминали всуе сей «киношедевр», лейтенант морщился, как от чего-то кислого, тихо шипел и рассказывал, что с недавних пор этот фильм крутят в Рязанском воздушно-десантном (куда, как известно, конкурс похлеще, чем в МГИМО) абитуриентам перед началом экзаменов. А после просмотра товарищи офицеры включают свет и спрашивают: «Ну, хотите научиться так же?»

Сопляки, естественно, с энтузиазмом отвечают: «Да, конечно, хотим, даже очень!»

На что им, криво ухмыляясь, отвечают: «Тогда валите на „Мосфильм“, мудаки, в ВДВ такой фигней не страдают! Мы здесь серьезным вещам учим!»

Правда это или нет, солдаты не знали, но все-таки были склонны верить взводному.

Вообще вокруг лейтенанта Бориса Тарасова был некий героический ореол – он был небольшого роста, молодой и загорелый, но с ухватками уже повоевавшего человека. Когда он разговаривал с другими офицерами, до Башмакова и других солдат долетали обрывки фраз и непонятных слов, типа «103-я воздушно-десантная», «Кабул», «Баграм», «Саланг», «Шахджой», «шурави» и т. д. и т. п. Про Афган ходило много слухов (сам Башмаков еще перед уходом в армию видел на кладбище в родном Свердловске пару свежих могил с поставленными явно за казенный счет довольно дорогими надгробиями – одному из покойных было 19 с небольшим, а другому 20 лет), хотя в телевизоре упорно показывали исключительно митинги, субботники и совместные футбольные матчи между советскими и афганскими солдатами, а о том, что там может быть что-то вроде войны, не говорилось вообще ни слова.