Наши расставания - [30]

5

Это удалось мне не сразу. Я сообщил Бернару, что продал все галстуки до единого. Он сказал, что я могу жить в доме его отца сколько захочу. Но что мне было здесь делать без галстуков? Бретань казалась мне обреченной быть царством галстуков. В то же время я боялся возвращаться в Париж. Ясное дело, особого выбора у меня не было, я знал, что все равно туда поеду. Но как я поеду? В Париже меня поджидало мое прошлое — самое пугающее из всех вариантов будущего.

Вышло так, что долго раздумывать мне не пришлось. Перед домом остановилась машина. Очень странного вида машина, может быть, самая безобразная из всех машин в истории автомобилестроения. Я смотрел на нее из кухонного окна и думал, кем надо быть, чтобы водить такое, — уж точно, не человеком. Мои размышления прервало появление выбравшегося из кабины водителя — им оказался Поль. Он приехал не один, а с Виржини. Они оба заколотили в дверь. Я притаился, ошарашенный внезапностью вторжения. Потом пошел и открыл им. Поль тут же бросился меня обнимать (не помню, упоминал я про то, что он жутко сентиментален, или нет) и даже проронил пару слезинок, к которым я добавил и свои: слезы — штука заразительная.

— Как же я рад тебя видеть! Как рад!

— И я тоже, — подхватила Виржини. — Мы уже неделю тут катаемся, всех расспрашиваем.

— Ты почему на звонки не отвечал? — негодовал Поль, не сразу осознав, что этот вопрос полностью утратил смысл.

Так получилось, вот и все. Теперь мы снова встретились, и надо было просто этому радоваться. Наверно, в глубине души я мечтал о том, что это случится, что за мной приедет друг и скажет, что нужно делать, и будет мне вместо отца. Я никогда не забуду, что сделал для меня Поль.

Время было обеденное, и они хотели есть. Я решил что-то такое состряпать из имевшихся под рукой запасов. У меня завалялось немного лососины, и я уже собрался приготовить ее под лимонным соусом, как вдруг в последний момент вспомнил:

— Тьфу! Ну я и дурачина! Вы же не едите лососину!

Поль поднял на меня удивленный взгляд:

— Ты что, поверил в эту историю?

— То есть?

— В историю про повальное отравление в гостях… когда все попадали в обморок… из-за лососины…

Разумеется, я в нее поверил. Как же не верить друзьям? Чему тогда вообще верить? У меня и тени сомнения не промелькнуло. Во всяком случае, тогда. Хотя, если поразмыслить…

— Мы познакомились через интернет, — сказала Виржини. — Но нам хотелось чего-то более оригинального.

Тут уж я не выдержал и расхохотался. Вот, значит, как. Каждый приукрашивает свою историю, превращает ее в миф. А что же с моим мифом? За что мне теперь ухватиться? Я видел себя героем, и с чем остался? Может, мне тоже пора навыдумывать ярких подробностей своей биографии, пустить людям пыль в глаза? А что — какая-никакая, а защита. От грубого абсурда жизни, покатившейся по кривой дорожке. Почему бы мне и в самом деле не воздвигнуть вокруг себя баррикаду из иллюзий и не обернуться героем из детских фантазий? Будь у меня хоть малейший шанс заново слепить свое прошлое, с какой стороны я бы за это взялся? Конечно, с мифотворческой.

Я перекрыл воду и газ, запер ставни. Все это я проделал легко и просто, почти равнодушно. Завершился определенный период моей жизни. Я сел в невообразимую машину. И в обществе счастливой пары вернулся в Париж.

6

О том, что происходило после дня свадьбы (почти свадьбы), я ничего не знал. Только то, что Алиса куда-то уехала, — кстати, не исключено, что в Бретань. Часто, часами напролет колеся по дорогам, я думал, что мы с ней могли бы случайно встретиться. Я надеялся на эту встречу как на свое спасение. Но мы не встретились. Алиса вернулась к тому статусу, в котором пребывала до нашего знакомства, — стала одной из трех миллиардов женщин.

Решением практических вопросов — сдачей нашей квартиры, транспортировкой мебели — занимались родители. Мои наняли грузовик и перевезли все мои вещи к себе, сложив их в моей бывшей детской (у каждого свои символы). Я наотрез отказался от одежды, которую носил, когда жил с Алисой. И вообще всячески избегал любой мелочи, способной напомнить мне о пережитой драме. Например, разлюбил книги, составлявшие нашу общую библиотеку. Самой большой проблемой оставалось внешнее географическое пространство. О том, чтобы ступить на одну из улиц, по которым мы ходили с Алисой, не могло быть и речи. Я попытался припомнить каждую нашу прогулку, каждое свидание и сделал соответствующие пометки на крупномасштабной карте. Таким образом, мой личный город скукожился, в нем появились многочисленные запретные зоны — нечто вроде Берлина, разделенного после его оккупации союзниками. В моем Париже тоже была проведена демаркация границ, а в роли захватчика выступало прошлое.

На некоторое время я поселился у Поля и Виржини.[21] Спал я на диване в гостиной, не так уж далеко от их спальни, и порой до меня доносились вздохи, свидетельствовавшие о полной сексуальной гармонии. Друзья относились ко мне превосходно, но я понимал, что подобное положение вещей не может длиться вечно. Ни одна пара не в состоянии долго давать приют тому, кто из нормального человека превратился в какой-то депрессивный рахат-лукум. Должен отметить, однако, что они ни капли на меня не давили и даже старались меня развлекать, каждый вечер приглашая в театр или в кино.