Наши люди - [82]

-- Вы что ж, выходит, боролись за свободу?

-- Свободу мы обеспечивали -- но при этом зарабатывали свои комиссионные как сервисная организация.

-- Вам было приятно служить людям, доставлять им радость?

-- Должен сказать, что в основном я думал о себе -- как обычно. И, что интересно, сегодня думаю все о том же человеке!

-- Дальше вы -- выпускник, молодой специалист. Надвигается распределение, допустим, в солнечный Норильск. Или в Ачинск...

-- Да... Ведь меня, к счастью, не взяли в аспирантуру (причем я сразу этого не оценил и довольно долгое время был дико расстроен). Так что пришлось распределяться. Но! Поскольку у меня в руках был такой мощный инструмент влияния, как билеты, я распределился хорошо. Хорошо -- с точки зрения иногороднего, человека без прописки: в Электросталь, на металлургический завод имени Тевосяна. Через полтора года работы там я...

-- ...получил квартиру?

-- Естественно. Войдя в неформальные отношения с руководящими работниками.

-- На какой почве? Вы же перестали быть московским студентом и потому оторвались от распределения дефицита?

-- Нет, нет. Билеты я из-под своего контроля не выпускал! Зачем же?

-- То есть вы из Электростали продолжали руководить московской билетной мафией?

-- Мафией?! Нет, мафия -- это когда что-то делается насильным путем, преступным. А у нас же все было по-хорошему. Мы просто очередь занимали и потом обменивали билеты на что-то нужное и хорошее. Женщине, от которой зависела моя квартира в Электростали (ну, квартира -- это громко сказано, имелась в виду комната площадью 12 метров), срочно нужно было лекарство, название я и сегодня помню -- лидаза. Я достал. Та женщина была мне дико благодарна, потому что у нее кто-то умирал -- но благодаря мне не умер. Поэтому вопрос по комнате решился полностью.

Сама по себе та комната мне не нужна была -- важна была прописка; я, как только ее получил, тут же соскочил с Электростали, в которой я, собственно, и не жил никогда: я вовремя понял, что если там поселюсь, то больше никуда не вылезу и там загнусь. Кроме того, у меня же в Москве был бизнес, и мне, чтоб вопросы решались, приходилось постоянно что-то кому-то доставать, приносить. Так что жил я в Москве. И каждое утро ездил на работу: два с половиной часа туда и два с половиной обратно. В полшестого утра выходишь, весь день служишь цветной металлургии, а в восемь вечера приезжаешь домой и приступаешь к бизнесу. Надо созваниваться, встречаться, передавать одно, забирать другое. Спал я тогда так мало, что у меня даже зрение стало ухудшаться... Где жил? Сначала я долго тусовался в общежитии. Потом полгода ночевал на раскладушке в кухне -- приятель пустил. После в коммуналке...

"Социальная справедливость?

Не дождетесь"

-- А была такая мысль, что все это неправильно? Что надо честно трудиться? Ехать, к примеру, на БАМ?

-- Нет, наше поколение об этом уже не думало. На БАМ ехали какие-то маргиналы...

-- А сейчас какие чувства вызывают у вас разговоры о социальной справедливости? Когда вы банкир?

-- Дебильную формулу "всем все поровну" я никогда не мог воспринимать с пониманием. Для меня лично никогда не было никакого равенства, никакой справедливости! Поскольку мне поровну ничего не досталось -- ни медаль, ни институт, ни аспирантура. И папе моему не досталось: всех его коллег слали за границу, а его не пускали, как еврея с допуском. Я с детства понимал, что для меня доступ к каким-то возможностям в жизни будет сильно осложнен.

Та доктрина, которая насаждалась в стране и советским народом более или менее акцептуема, для меня всегда была абсолютно чуждой.

-- У вас на этой почве не появилось враждебного чувства к гоям?

-- Не, этого не появилось. А появилось у меня ощущение своей изолированности некоторой.

-- Исключительности?

-- Нет, это слово не подходит, исключительность в России понимается как некоторое превосходство. Тут другое. Вот Бог говорит Аврааму, что его потомки будут избранным народом. Избранным -- не в смысле лучшим, не лучше других, а просто отдельным, со своей миссией.

-- И, как мы знаем из дальнейших событий, вашему избранному никто не давал поблажек.

-- Это верно... Я помню, мне было лет восемь, мы провожали родственников в Израиль. Люди живые, а их вроде хоронят, мне объясняют, что мы никогда больше их не увидим. Мы жили отдельной жизнью, у нас был особый клановый этикет. Все наши родственники трудились по снабжению и были богаты, -- по тем временам, -- изящно уточняет современный банкир. -- Так обязательно раз в год кого-то из них прихватывали и начинали трясти. Мы с батей ночью подъезжали к дому этого несчастного и забирали на хранение какие-то шубы, золото. Если б это нашли при обыске, были б готовые доказательства преступной деятельности. У отца могли быть неприятности, но не мог же он отказать своим в помощи! Это был клан, сплоченное community, с сильным ощущением отделенности от всех остальных... Вот и я с детства знал, что по объективным причинам (я не задумывался, справедливы эти причины или нет) у меня будет отдельная жизнь с отдельными обстоятельствами.

-- И это чувство вашей отдельности ведь не ослабло со временем?