Наши химические сердца - [25]

– Дотронься до меня, Генри Пейдж, – сказала Джорджия, взяла мою ладонь и прижала к своей щеке.

Джорджия МакКракен со всеми так здоровалась, и этот жест характеризовал ее полностью. Добавлю лишь, что она: а) была рыжей хрупкой коротышкой с россыпью веснушек на бледном лице и б) почему-то говорила с легким ирландским акцентом, хотя никогда не жила в Ирландии.

– Здорово, Джи, – ответил я и слегка приобнял ее. Она была такой крошечной, что мне казалось, обними я ее по-настоящему – у нее позвоночник треснет. – Как жизнь?

– Посмотри «Охотников на аллигаторов». Фактически это документальный фильм обо мне.

– Сурово.

– Ого, вечер обещает быть интересным, – пробормотала Лола, глотнула пунша и кивнула на что-то за моей спиной.

Я обернулся и увидел Мюррея: тот разговаривал и держался за руки с совершенно равнодушного вида индианкой, Шугар Ганди.

– Этот дурень просто не знает, когда нужно остановиться.

– Блин, – ответил я, – кто-нибудь, поставьте будильник на час ночи. Время нервного срыва. Ла, кажется, сегодня твоя очередь быть жилеткой. В прошлый раз я дежурил.

– Черт, – ругнулась Лола, вспомнив, что сегодня действительно ее очередь. Отхлебнув из стакана, она взяла Джорджию за руку и произнесла: – Надо вмешаться сейчас, пока он не начал петь любовные серенады из индийских фильмов.

– Зачем? Разве может быть что-то романтичнее нечаянного расизма? – возразила Джорджия.

Но Лола уже тащила ее в сторону Ганди, а та бросала на меня сердитые взгляды, как будто это я виноват в том, что Маз ведет себя как баран. Я пожал плечами, сделал извиняющееся лицо и вернулся к Грейс. К тому моменту, как я сел рядом с ней, я успел опустошить еще четверть бутылки пунша и чувствовал странное, но знакомое тепло, растекающееся от груди вниз, к ногам.

– Хорошая будет ночка, – сказал я и облокотился о дерево, нечаянно коснувшись ее плеча.

Слова звенели на кончике языка, рот уже начал казаться несоразмерно маленьким для моего лица.

Когда мы завалились к Хеслину, я уже был достаточно пьян, чтобы не помнить, как мы туда добрались и кто нес ванну (в которой сидел Мюррей).

Я также не помню, как мы с Грейс оказались рядом за столом в патио на заднем дворе дома Хеслина. Кажется, мы играли в музыкальные стулья, потом кто-то вышел в туалет, кто-то пошел налить себе еще выпить, кто-то занял чужое место, и вот уже все сидели на других местах, а Грейс Таун оказалась рядом со мной, совсем близко, так близко, что наши ноги соприкасались. К тому моменту она выпила как минимум полторы бутылки пунша и вела себя более раскрепощенно и дружелюбно, чем обычно. Она смеялась над анекдотами, улыбалась мне и участвовала в разговоре. Даже когда все молчали и она забывала, что на нее смотрят, ее глаза светились. Она распрямила спину, начала активно использовать язык тела, чего никогда не делала в трезвом состоянии. Она казалась прекрасной, несмотря на немытый и неухоженный вид.

И окружающие стали замечать ее, хотя раньше она была для них невидимкой. Они замечали, как она красива. Замечали, что она есть, что она здесь. Понимаю, как это звучит, но под действием алкоголя она ожила.

Когда в редакции мы устраивали мозговые штурмы, то всегда сидели рядом. Случайные прикосновения в таком тесном пространстве были неизбежны, но трезвая Грейс всегда отдергивалась, когда я к ней прикасался. Она садилась так близко, что невозможно было ее не задеть, но когда это происходило, отстранялась. Словно хотела, чтобы я к ней прикоснулся, но, когда это случалось, вдруг передумывала. В тот вечер она вела себя совсем иначе. Мы все чаще и чаще случайно касались друг друга, а потом я начал что-то рассказывать, и Грейс засмеялась, сказала: «Хватит, хватит, не позорься» и закрыла рот мне рукой, чтобы я замолчал. Я стал в шутку отбиваться, мы засмеялись и начали бороться, я обнял ее за талию, она положила руку мне на колено, и мы оказались гораздо ближе друг к другу, чем требовалось.

– Генри! Наша песня! – воскликнула она, услышав первые аккорды кавера «Someday».

Я удивился, что она вспомнила мою любимую песню, и еще больше тому, что она назвала ее нашей. Не моей. Нашей. Она взяла меня за руку, переплетя наши пальцы, и потащила на танцпол, где было полно народу (то есть на деревянный пол гостиной Хеслина). Ритм замедлился, она начала танцевать и стала совершенно не похожа на Грейс, которую я знал. Я мог лишь смотреть на нее во все глаза. Под золотистым светом люстры произошел какой-то временной сдвиг, открылся портал, и я вдруг увидел ее такой, какой она была раньше, до нашего знакомства. Увидел ту девчонку с фото профиля на «Фейсбуке».

Танцуя, она сняла свою фланелевую рубашку на несколько размеров больше, чем нужно, и повязала ее на талии, оставшись в облегающей белой майке и джинсах. И я увидел, что она худенькая, у нее длинные руки и она прекрасна. Ключицы, плечи, скулы у нее торчали, как будто она недоедала. Было в ней что-то такое: впалые глаза, щеки, волосы, грубо отрезанные ножницами, – из-за чего она всегда немного похожа на героинщицу.

Но как она танцевала! Боже, как она танцевала. Она закрывала глаза и закусывала губу, будто слышала пульсацию музыки в крови.