Наши химические сердца - [15]

Я еще немного посмотрел на звезды, думая главным образом о том, как наши пещерные предки занимались сексом.

– А как ты нашла это место?

Грейс села, открыла чипсы и начала есть.

– Давно, еще в детстве, меня сюда друг притащил. Мы были хулиганами и, когда вломились сюда, воображали, что бунтуем против системы. Мы сюда часто приходили и говорили часами. А теперь я прихожу сюда, когда хочу вспомнить, как ничтожна моя жизнь на фоне Вселенной.

– Весело.

– Космос – лучшее из известных мне лекарств от грусти.

– Осознав свою ничтожность во Вселенной, сразу чувствуешь себя счастливым.

– О да. Глядя на звездное небо, я вспоминаю, что я – лишь пепел давно погибших звезд. Человек состоит из атомов, ненадолго объединяющихся в упорядоченную систему, но вскоре рассыпающихся опять. Меня успокаивает ощущение собственной незначительности.

– Да ты не такая, как все, Таун. Разве тебя, как всех нас, не пугает забвение?

– Лучшее, что подарила нам Вселенная, – возможность однажды быть забытыми.

– Да брось. Все хотят, чтобы их помнили.

Она снова легла и стала смотреть на небо. А я вспомнил фразу: «Я слишком любил звезды, чтобы бояться ночи». По спине пробежали мурашки.

– А мне нравится думать, что обо мне забудут, – проговорила она. – Когда мы умрем, вся боль и стыд, которые мы испытывали, все наши горести и мучения превратятся в пыль. Это придает мне смелости: я знаю, что в конце все сотрется и останется чистый лист. Нам достался краткий проблеск сознания, с которым мы можем делать, что хотим, а потом Вселенная опять забирает его себе. Я не верю в Бога, но даже я способна оценить эту высшую справедливость. Нет, меня не пугает забвение – для меня оно почти равноценно полному прощению грехов.

– Ух ты, блин. Неудивительно, что Хинк захотел взять тебя редактором.

– Видишь? Иногда и черновики бывают ничего.

– А пишешь ты, наверное, сумасшедше. Почему перестала?

– Да так. Ничего особенного. Посттравматическое стрессовое расстройство. Тебе будет неинтересно.

Мне хотелось сказать ей: ты невероятная, странная, конечно, до жути странная, но невероятная — но вместо этого я спросил:

– А какие грехи могут быть у семнадцатилетней девчонки?

– Ты даже не представляешь. – Грейс села и хитро улыбнулась: – Хочешь, раскрою темный секрет из прошлого?

– О боже, я так и знал. Ты здесь труп спрятала, да? (Она встала, взяла меня за руку и подняла на ноги.) Кого ты укокошила? Бомжа безымянного, да? Учителя из бывшей школы? Поэтому перевелась к нам?

Мы медленно поднимались по спиральной лестнице. Она по-прежнему держала меня за руку. Остановившись на середине, она присела на корточки и показала мне что-то, нацарапанное на металле.

– Видишь, когда-то я была вандалом. – Она отвела руку, и я увидел грубо выцарапанную надпись: Г. + Д. = НАВСЕГДА. – Вуаля.

– Твоих рук дело?

– Угу. Мне было лет десять, наверное.

– Грейс Таун. Теперь даже не знаю, что и думать. А кто такой Д.?

– Парень.

– Твой парень?

– Да так, скорее, детская любовь.

– Навсегда? Значит, вы до сих пор вместе?

– Увы, навсегда оказалось короче, чем я думала.

Грейс провела пальцем по надписи, погрузившись в какой-то транс и словно забыв обо мне.

– Мне домой пора, – тихо проговорила она. – Спасибо за компанию. Я раньше все время сюда приходила, но одной совсем не то.

– Конечно. Обращайся. Можем ходить сюда хоть каждый день.

– Завтра увидимся, ладно?

– Ты в порядке?

– Да. Просто… воспоминания нахлынули, знаешь. Мама живет в городе. Наверное, переночую у нее сегодня. Сам доберешься?

– Грейс Таун, в своем ли ты уме? Разве я в мои годы смогу добраться до дома без сопровождения взрослого?

– Значит, доберешься.

Грейс начала подниматься, но через три шага обернулась и взглянула на меня.

– Хорошо, что мы с тобой познакомились, Генри.

– Я тоже так считаю.

Я остался стоять на лестнице, глядя, как она уходит. Свет ее телефонного фонарика потускнел, и в конце концов ее поглотила темнота и не осталось ничего, даже звука. Я был один.

Мои чувства сплелись в тугой клубок. Обычно я хорошо распознаю эмоции: радость, грусть, гнев, смущение – их легко определить и снабдить соответствующим ярлыком. Но это было что-то новое. Какая-то паутина мыслей с отростками во все стороны и полная неразбериха. Чувство огромное, гигантское, как галактика, такое большое и непонятное, что мой бедный маленький мозг взрывался, пытаясь его осмыслить. Узнав, что Млечный Путь состоит из четырехсот миллиардов звезд, думаешь: о черт, это же до фига, и твой ничтожный человеческий мозг не в состоянии понять, насколько огромно это число, потому что мы сконструированы совсем в другом масштабе. Вот что я чувствовал в тот момент.

Обычно я понимал, что нравлюсь девчонке. Точнее, если девчонка со мной флиртовала, я это знал. Грейс Таун не флиртовала. Я ей не нравился. А если нравился и она со мной флиртовала, то делала это каким-то неизвестным мне способом.

Когда девчонка нравилась мне, я тоже это понимал. Эбигейл Тернер (из детского сада) и Софи Чжоу (из начальной школы) снесли мне крышу. Я все время был как пьяный. С Грейс все было иначе. Я даже не мог сказать наверняка, влечет меня к ней или нет. Не было никакой всепоглощающей страсти. Не хотелось сорвать с нее одежду и поцеловать ее. Меня просто к ней тянуло. Это было как гравитация. Хотелось зайти на ее орбиту и вращаться вокруг нее, как Земля вращается вокруг Солнца.