— Такое теперича время, такое, что такъ-то ночью не знамши и боишься кого впустить... — какъ бы изви-няясь, объяснила хозяйка Акулинѣ, проводя ее черезъ сѣнцы.
Акулина со слезами, пространно и сбивчиво раз-■сказывала о своемъ горѣ, стоя посреди просторной избы. *
Заспанный, сердитый за то, что нѳ во-время взбу-дили, въ рубашкѣ и штанахъ, арендаторъ, спустивъ съ наръ босыя ноги, почесывалъ лохматую голову, плечи, спину и только когда добрался до поясницы, уразумѣлъ изъ скорбнаго повѣствованія Акулины, че-го хотѣла отъ него баба.
Онъ еще молодой мужикъ, года три какъ раздѣ-лившійся съ отцомъ и братьями и сѣвшій на свое хозяйство, работящій и любящій до страсти свое кре-стьянское дѣло, начиналъ богатѣть, поставлялъ сѣно въ Петербургъ и откладывалъ въ сберегательную кас-су деньги. Сосѣдніе мужики, изъ зависти къ его нараставшему благосостоянію, надняхъ ночыо сожгли у него два зарода клевера и грозились спалить весь хлѣбъ а самого убить, если пожалуется въ судъ.
«Впутаешься въ это дѣло, — подумалъ онъ, — еще выставятъ въ свидѣтели, наживешь себѣ новыхъ не-пріятелевъ. Сожгутъ, совсѣмъ въ раззоръ произве-ду'гь. Нонѣшній народъ какой? Никого не боятся. Гдѣ на ихъ управы сыіцешь?»
И, силясь говорить, арендаторъ весь надулся, по-краснѣлъ, закйвалъ головой, затрясъ бородой, точно воротъ рубахи жалъ ему шею, а когда наконецъ за-говорилъ, то и видомъ своимъ и говоромъ очень на-поминалъ индюка.
— Ббѣ-ѣда-то у тте-ебя ббо-ольчща-ая, те-етка
Аку-улина, — пролопот^й: ДйЪ-—еіап-ка^ак Ні 68
гіпо-омочь?! Дд-а-дда всѣ лло-ошади у мме-няя въ нноч-чномъ... Вво-отъ ггрѣ-ѣхъ отъ кка-акой!
Послѣ такой длинной, трудной рѣчи Михайло по-глядѣлъ на Акулину своими глубоко сидящими, кра-сивыми глазами на густо заросшѳмъ кудрявой боро-дой лицѣ и, отдохнувъ и почесавъ подъ мышкой, 'снова затрясъ головой и бородой.
— Тт-ы ллу-учшѳ ссхо-оди къ, мме-ельнику. У е-го ллошадь ддо-олжно ддо-ома тте-еперь... — посо-вѣтовалъ онъ.
Марья, жена Михайлы, полнолицая, ещѳ недавно красивая, теперь оплывшая и поблеклая баба, скре-стивъ руки на животѣ, казалось, не только ушами, но и губами и всѣмъ своимъ существомъ слушала разсказъ Акулины и страдала вмѣстѣ ^съ ней.
— О-о-о, охъ, Господи! О-о-о-охъ, Царица Не-бёсная! — съ искаженнымъ отъ страданія лицомъ вос-клицала она.
— Михайло, да пущай Кузька запрягетъ Абдул-ку-то. Долго ли ому? У тетки Акулины такой бѣды... такой бѣды, сынъ на дорогѣ лежитъ при смерти, а ты спосылаешь къ мельнику, — сказала Марья мужу.
Михайло побагровѣлъ, еще пуще заморгалъ, заки-валъ головой и бородой, еще поспѣшнѣе и уже такъ невнятно заговорилъ, что понимала его только одна жена. Сходство его съ индюкомъ при его побагровѣв-шемъ лицѣ, взъерошенной головѣ и бородѣ высту-пило еще разительнѣе.
Изъ его косноязычной рѣчи можно было только догадаться, что Абдулка захромалъ, что Марью онъ давн^ но училъ, и потому она много воли взяла, суетъ носъ не въ свое>хдѣло.
— Зза-ахромалъ, зза-ахромалъ, — передразнила жепа. — Йѣша-ай, право лѣша-ай, пустая твоя сазанья голова! — и,* для чего-то съ сердцемъ переставивъ лампочку со стола на поставецъ, она проворно вздѣла въ рукава кофту, набросила на солову платокъ и,
тоотот.еіап-кагак.Ги
69
Крѣпво хлопнувъ дверью, босикомъ вышла съ Аку-линой на дворъ.
— Пойдемъ, родимая, къ Степанычу. Енъ старикъ хорошій, доброе сердце имѣетъ, не откажетъ. А мово-то заику хошь не проси теперича, — говорила Марья, — разъ задолбилъ што, коломъ его ужъ не спшбешь. Такой настойчивыйі такой настойчивый! А чего бы не ідать? Три лошади въ ночномъ, а Абдулка въ хлѣву, не надорвался бы! Такой безсовѣстный... такой лѣшай...
Мельникъ жилъ на противоположной сторонѣ улицы, при самомъ впаденіи узкой, - съ свѣтлыми во-дами рѣчушки въ болыпую рѣку.
Акулина въ сопровожденіи Марьи вошла къ ста-рику въ избу, подняла и его съ постели и ударилась ему въ ноги.
Два года назадъ у мельника въ семьѣ случилось подобное же несчастіе. На томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ теперь лежалъ изувѣченный Иванъ, три пьяныхъ подростка — все родственники и обласканные стари-комъ въ осенніе сумерки изнасиловали и искалѣчили его 65-ти-лѣтшою жену.
Одинъ изъ преступниковъ, мальчишка по іпест-надцатому году, крестникъ старухи, напослѣдокъ про-дѣлалъ надъ несчастной такое ужасное, гнусное звѣр-ство, что спустя сутки старуха умерла въ страш-ныхъ мученіяхъ. Мельникъ выслушалъ Акулину, по-кряхтѣлъ, покачалъ головой, разгладилъ свою одно-бокую серебряную бороду на благообразномъ, съ мел-кими чертами, лицѣ и сейчасъ же сталъ одѣваться.
— ПІто-жъ, придетъ бѣда, отворяй ворота и хошь не радъ, да готовъ!.. И што дюлько дѣлается на бѣ-ломъ свѣтѣ, Господи, Твоя воля, видно послѣднія вре-мена пршпли. Житья никому не стало отъ робятъ, все озоруютъ. Ужъ такъ распустили, такъ распусти-ли... — говорилъ онъ, натягивая сапоги на ноги съ худыми, какъ палки, икрами и цоминутцо кряхтя,
еіап-кагак.ги
— И какіе понѣ суды? — продолжалъ старикъ, снимая съкрюка поддевку инадѣвая ее въ рукава,— нарочно для воровъ и разбойниковъ устроены ѳти су-ды.'.. Вотъ.ужъ какъ надругались надъ моей покой-нидей и въ гробъ свели, а што же имъ судъ прису-дилъѴ На два года угнали... Совсѣмъ наша Расея на нѣтъ сошла, совсѣмъ, совсѣмъ ослабла... Ника-кой правды не осталось... Такія страсти творятся, и хошь бы што! Никакого на ихъ, на озорниковъ, стра-ху нѣтути! а безъ страху рази можно съ нашимъ народомъ?!.. *
