Наше падение - [61]

— Только так, Джейн. И я это сделаю…

Ее ум закипел в поисках возражения — хоть что-нибудь, что может хоть как-то его остановить.

— Почему я, Майки? — нужно было постараться как-то оттянуть время. Использовать все, что есть в ее распоряжении. Включая Бадди, виноват он или нет. — Почему не мой друг? Ведь он был один из них, из тех, кто крушил все в доме. Не я же это делала, а он.

Она почувствовала себя предателем — она предала Бадди, даже если он все крушил у нее в доме. К тому же оставалась малая часть отрицания того, что Майки на самом деле может убить ее или Бадди.

— И его я тоже убью, — сказал он. — Всех их. Авенжер добьется своего. Мне всего лишь одиннадцать лет, и я могу отомстить за твой дом.

Правильно ли она его расслышала? Или что-то пропустила?

— Что ты сказал?

— Мне одиннадцать лет, я — Авенжер, и я отомщу за твой дом… — произнес он, отчетливо выделяя каждый слог.

— Но тебе же не одиннадцать лет. И ты — Майки Стейлинг, а не Авенжер.

Откуда взялся этот Авенжер? Персонаж из комиксов, что ли, для детей? Она не могла вспомнить.

— О, мне одиннадцать, все верно, — сказал он, покорно улыбнувшись, теперь уже по-детски. — Где бы я не работал, как Авенжер, мне всегда будет одиннадцать лет.

«Надо продолжать беседу и не думать о Бадди».

— Почему тебе одиннадцать, Майки? — спросила она, пытаясь сплюнуть противный осадок, собравшийся во рту, но почему-то заставляя себя это проглотить. — Что случилось с тобой? Как ты застрял в одиннадцатилетнем возрасте? — это был выстрел в темноту, она не знала, чего добивается, спросив его об этом.

— Вон Мастерсон, — с триумфом в голосе продекларировал он. — Это было мое лучшее время. Лучшее время в моей жизни. Знаешь, что чувствуешь, если устраняешь из мира людей — таких, как Вон Мастерсон, Джейн? Задиру, который обижал сверстников и особенно маленьких? Это было чудесно, Джейн. Но когда мой дедушка начал меня подозревать, он задавал слишком много вопросов, и я снова стал одиннадцатилетним, чтобы его убрать. Я стал таким же одиннадцатилетним, как и с Воном Мастерсоном, — он улыбнулся ей, в улыбке был триумф, будто он раскрыл перед ней всю гордость своей жизни, все достижения. — Бедный Майки Стейлинг вырос и стал большим, его мама умерла, но он помнил все, что она ему говорила, и все песни, которые пела, — он поднял глаза на прохудившийся деревянный потолок. — Одиннадцать и Авенжер, — он взглянул на нее: Майки Стейлинга больше не было — того старого доброго Майки, который ремонтировал изгороди, сажал помидоры и перед каждым встречным приподнимал свою старую, облезлую бейсбольную кепку.

Откуда-то из складок кожи, собравшейся вокруг запястий, он выдернул нож — обычный кухонный нож, только большой, похожий на те, которые встречаются у турков в кинофильмах про Ближний Восток. Лезвие сверкало даже, несмотря на тусклое освещение убогого сарая.

«Держись», — скомандовала она себе. Она имела дело с сумасшедшим, и надо было держаться до конца. Она также отдавала себе отчет, что терять ей нечего. Ее свет почти подошел к концу вместе с осознанием того, что Бадди крушил все у нее в доме. Сомнений больше не было. Он нашел ее и разрушил — своими поцелуями и лаской. Теперь она полностью понимала, почему он избегал ее дома, семьи, больницы. Почему он пил. «Бадди, Бадди», — думала она, и он был частью рвоты, которая долго преследовала ее, а затем изошла из нее здесь, частью Майки Лунни и того, что тот с ней делал, и что собирался с ней сделать. Но надо было держаться. Забыть все, забыть Бадди, Керен и все остальное. Она выживала, уходила, совершала побег.

— Я любил лишь одного человека — мою маму, — сказал Майки, держа нож обеими руками так, будто предлагал его Джейн. — Я любил маму, но ты мне также нравилась, Джейн.

Похолодев от последнего «нравилась», она сказала:

— И ты также мне всегда мне нравился, Майки. Ты всегда со всеми был вежлив и добр, — она сделала ударение на том же «нравился», чтобы это зазвучало по-доброму, дружелюбно.

— Я каждый раз пытался увидеть тебя в твоей в комнате. Мне нравилось, как ты раздеваешься. Пока ты не стала закрывать шторы. Отчего мне стало грустно…

— Мне жаль, что стала причиной твоей грусти, — сказала она и содрогнулась, осознав, что он наблюдал за нею голой.

И хотя он продолжал стоять перед нею с ножом в руках, он снова стал вежливым, его голос вернулся к манере прежнего Майки, которого она знала.

«Подумай», — сказала она себе. — «Как заставить его думать о чем-нибудь другом?»

— А что Эймос Делтон, — спросила она.

— И что он? — в его уменьшившихся глазах собралось подозрение.

— Когда он вел меня сюда, то выглядел испуганным, — старалась она продолжить разговор.

— Он любит книги, и я дал ему десять долларов, чтобы он себе купил что-нибудь почитать, — его глаза заблестели и снова начали вываливаться из орбит.

— Не думаю, что он купит себе книги, — сказала она. — Думаю, что, скорее всего он вызовет полицию.

Майки закачал головой.

— Он не может позвонить в полицию. Я дал ему десять долларов…

Она удивилась тому, насколько острым и чистым был ее ум, при всем зловонии, окружающим ее и исходящим из нее. Встряхнув головой, она сказала: