Наша улица (сборник) - [19]

"Смир-р-р-рно!" или "Молчать!"

Военный мундир, весь увешанный медалями, и вицмундир с серебряными пуговицами, натянутые на мощные мужские торсы, мирно устроились рядом на четвертой вывеске.

Деловой необходимости в этих вывесках, заказанных Фолей в губернском городе, собственно, не было, они скорей являлись потребностью его художественной натуры, Фоля Кравец в рекламе не нуждался. Каждому не только в городе, но и во всем уезде и так было известно, что у Фол и Кравеца можно заказать из собственной материи или же из материи портного отечественной и заграничной - что душе угодно: от визитки до мундира, от полосатых брюк до армейской шинели, от подвенечных платьев до амазонок, в которых катаются верхом дочери предводителя дворянства. Вывески, занимавшие чуть ли не весь фасад красивого дома Кравеца на главной улице города, представляли собой, собственно, отделку этого дсма, точно так же, как резные наличники на окнах, как цветные стеклышки застекленной террасы, как крашеный флюгер на коньке крыши.

Фоля Кравец был по натуре большим поклонником искусства. Его дом походил на музей: всюду глиняные улыбающиеся немцы в колпаках, с кружками пенящегося пива в р" ках и с зажатыми в зубах длинными трубками; гипсовые итальянские мальчики в заплатанных штанишках, в шапочках набекрень и с папиросками в зубах; фарфоровые собачки, каменные слоники, терракотовые старушки, вяжущие чулки, часы-кукушки, а также картины и гравюры, вроде "Ауоисей Монтефьоре * едет с визитом к английской королеве Виктории", "Три поколения" и "За наличные и в кредит" - картина с моралью для купцов. Все эти произведения искусства Фоля скупал постепенно, во время своих поездок за товаром в Лодзь, Белосток и Томашев.

Но этим не исчерпывалась его любовь к искусству. Он был еще и меценатом.

Забредут, бывало, в город несколько бродячих актеров, Фоля немедленно устраивал их у себя в доме, поил и кормил, добивался у исправника разрешения на несколько спектаклей "еврейско-немецкой" труппы, брал на себя поручительство за эту труппу перед типографией Ябровя, чтоб напечатала афиши. Потом, выхлопотав для спектаклей бесплатно помещение пожарного депо, он сам стоял у дверей и следил, чтобы без билетов больше половины публики в театр не попало. Короче говоря, он делал все, что мог, для того, чтобы труппа не ушла из города таким же манером, как пришла, пешком.

Что касается канторов, то они сами заезжали к нему словно к себе домой. Весь канторский мир - от Литвы до Волыни - знал, что Фоля обеспечит их харчами и квартирой: как самих маэстро, так и их капеллу. Пусть только какой-нибудь каптер не заедет к Фоле, он наживет себа врага на всю жизнь. Были все основания полагать, что его пение у аналоя без скандала не обойдется.

Моисей Монтефьоре - известный богач-филантроп, Фоля Кравец никого не обходил своей щедростью, будь то захудалый раввин, разносивший по домам свои сочинения, странствующий проповедник, невеста-бесприданница, наездница из бродячего цирка, пьяница-чиновник, жаждущий опохмелиться после многодневного кутежа, талмудтора, вольная пожарная команда, ешибот, городская баня и синагога, - на все и для всех у мецената находился целковый.

Фоля Кравец мог разрешить себе удовольствие быть меценатом и благотворителем... Помимо того что он обшивал все начальство в городе и всех помещиков на двадцать верст вокруг, он брал еще подряды на обмундирование городовых, тюремных надзирателей, городских пожарных, курьеров воинского присутствия, гимназии и полиции.

Круглый год он был завален работой, владел, можно сказать, целой фабрикой с десятью - двенадцатью рабочими и несколькими учениками, помимо "халупников", бедных портных, которым он выдавал на дом более грубую работу.

Фоля - свой человек у начальства, доверенное лицо у исправника, - был вхож и к помещикам. А мелкие чиновники, учителя гимназии и обедневшие дворяне, которые шили у него и не всегда могли своевременно покрыть долг, оказывали ему честь и приходили иногда в субботу на еврейскую фаршированную рыбу с русской водкой.

Благодаря близости с начальством Фоля, само собой, стал чем-то вроде общественного деятеля: нужно ли было переделать протокол о подозрительном пожаре, отделаться от призыва, заключить выгодную сделку с общиной на какой-нибудь подряд, попасть в гимназию, - со всеми такими деликатными делами обращались к Фоле. Он всегда мог замолвить словечко где надо, и дело выгорало.

Денег Фоля за услуги не брал. Он их оказывал исключительно потому, что считал это угодным богу, и потом у него характер такой: он любит оказать человеку услугу.

Но "они", говорил Фоля, не признают богоугодных дел. Они признают только наличные. И Фоля всегда безошибочно угадывал, сколько наличных потребуется для того или иного дела.

- Можете мне поверить, - говорил он, - чужая копейка мне дорога. Но на всякий случай пусть будет несколько рублей лишних, легче столкуемся... Не подмажешь - не поедешь.

Хотя почтенные обыватели в душе не уважали выскочку портного, в глаза они его все-таки величали реб Рефоэлом и держали себя с ним на равной ноге.