Наша первая революция. Часть I - [178]

Один за другим эти свидетели характеризовали деятельность Совета и настроение рабочих масс. Они говорили:

– Вы думаете, господа судьи, что вся сила была в Совете? Это – предрассудок. Если вы хотите найти истинного виновника октябрьских, ноябрьских и декабрьских событий, – ступайте на фабрики, на заводы, в мастерские, ступайте в рабочие кварталы. Вы там увидите пролетарские массы, стиснутые фабричными и полицейскими тисками, но готовые бороться до конца. Вы поймете тогда, как и почему возник Совет, и вам станет ясно, что иначе действовать, чем он действовал, он не мог. Вы говорите, что Совет восставал против существующего строя? Да, это так. Но почему? Потому что весь пролетариат не мирится с вашим строем, – он задыхается в нем и потому восстает против него.

– Вы говорите, что Совет нарушает законы. Какие законы имеете вы в виду? Манифест 17 октября? Но кто создал этот манифест? Мы, пролетариат! Если б не было октябрьской стачки, не было бы манифеста, господа судьи. Посредством нарушения ваших законов мы, рабочие, создали этот манифест. Никто в этом не сомневался, это всем было ясно. Доверяли ли мы манифесту? Нет! Мы слишком много испытали, господа судьи, чтоб доверять обещаниям правительства. Манифест говорил о свободе слова, собраний и союзов. Но кто на деле осуществлял эти свободы? Правительственная власть? Нет, тот самый Совет Рабочих Депутатов, который вы судите по вашим полицейским законам. По его настоянию и благодаря энергии Союза Рабочих Печатного Дела, газеты и книги стали выходить без всякой цензуры. Под его охраной устраивались свободные народные собрания. По его требованию выпускали арестованных из полицейских участков. Совет, господа судьи, был истинным защитником права и законности, как их понимает народ. Когда правительство оправилось после октябрьского поражения, оно свою ненависть устремило прежде всего на Совет. Он был главным препятствием на пути кроваво реакционных замыслов старой власти. Только снеся Совет, правительственные заговорщики утопили в крови декабрьского погрома свободу слова, свободу собраний и свободу печати.

– Вы обвиняете Совет в подготовлении масс к вооруженному восстанию? Мы вам заявляем, господа судьи, что больше всего толкало и толкает рабочих на путь восстания то самое правительство, которое вы защищаете. 9 января мы просили – в нас стреляли. В комиссии Шидловского мы требовали – наших депутатов заключали в тюрьмы. В октябре мы поднялись все, как один человек, и прекратили работы – правительство зашаталось, отступило и сделало уступки. Только под влиянием народной силы власть признала часть народных требований. Только народная сила может обеспечить народное право, господа судьи! Вот вывод, который мы, пролетарии, сделали из всего опыта наших страданий и нашей борьбы. Этого вывода у нас уже не отнимет никакая сила в мире.

– Наряду с этим, – так говорили свидетели-рабочие, – мы из опыта октябрьской стачки сделали и другой вывод. Мы увидели, что одной забастовки недостаточно для освобождения народа. Забастовка может временно устрашить правительство и расстроить его ряды, но она неспособна с корнем вырвать старый порядок.

– Помните ли вы, что произошло после издания манифеста и прекращения октябрьской стачки, господа судьи? В целом ряде городов открылись погромы, в организации которых деятельное участие принимали полицейские чины и вообще агенты правительственной власти. Всюду открыто создавались черносотенные шайки. Они вооружались полицией и натравлялись на «инородцев», на передовых рабочих и на интеллигенцию. Бесчисленное множество листков призывало к убийствам и поджогам. В казармах велась самая кровожадная проповедь наемными агитаторами реакции. Всякому, у кого глаза были открыты, было видно, что правительство организует контрреволюцию, что оно готовит нападение на безоружный народ, чтоб отнять у него все, что он завоевал в октябре. Под натиском этого черного террора рабочие массы охватываются одной мыслью: нужно оружие! Народ должен защититься против предательского удара в спину, который готовится ему нанести преступная реакция. Господа судьи! Когда жизни, чести и неприкосновенности граждан угрожает опасность, тогда рабочие выступают вперед. Так бывает всегда. Так было осенью и зимою прошлого года. Сознательный пролетариат ударил тревогу. «Бодрствуйте, граждане! – крикнул он. – Вооружайтесь на защиту ваших жен и ваших детей. Объединяйтесь, граждане, организуйтесь и примыкайте к нам, – ибо только всенародное восстание может освободить нашу родину от ужасов кровавой реакции!» Идея восстания охватила массы. Неизбежность открытого столкновения со старым порядком стала очевидна всем. Об этом говорилось на митингах и собраниях, в союзах, в газетах, на улицах и в домах. Мог ли об этом молчать Совет, который был точным выразителем чувств и настроений рабочей массы? И Совет сказал: «Восстание неизбежно, – к нему необходимо готовиться». Вы судите Совет? – судите же всю массу, которая его избрала и поддерживала!

Ясные и смелые показания свидетелей раскрыли политическую деятельность Совета. Пред судом прошла октябрьская стачка, похоронившая булыгинскую Думу; ноябрьская стачка, этот благородный и величественный протест петербургского пролетариата против военно-полевого суда над кронштадтскими матросами и против военного положения в Польше; затем борьба петербургских рабочих за восьмичасовой рабочий день, которая разбилась о соединенное сопротивление капитала и правительства, но которая на многих заводах привела к сокращению рабочего дня; наконец, почтово-телеграфная стачка, которую Совет так активно поддерживал. Протоколы заседаний Совета и Исполнительного Комитета раскрыли пред судом ту колоссальную будничную работу, какую совершал Совет, организуя помощь безработным, вмешиваясь в конфликты между рабочими и предпринимателями, руководя отдельными экономическими стачками. Но не эта сторона деятельности Совета интересовала суд. Председатель, руководивший допросом, из всех показаний старался выловить только признаки подготовки к вооруженному восстанию с целью «ниспровержения существующего образа правления».