Наш Современник, 2008 № 09 - [52]

- Ну, что ты молчишь, что ты жмешься? Возьми грех на себя… Боишься? Ну, если возьмут за жопу, скажешь, что я приказал… Устраивает тебя такой вариант?

- Разрешите, товарищ майор, - вымолвил я наконец. - Есть указание штаба армии насчет безвозвратных небоевых потерь, - я голосом выделил слово "небоевые". - На лиц, погибших в результате автомобильных или мотоциклетных аварий, от неосторожного обращения с оружием или от отравления, следует указывать истинную причину смерти. Я ознакомлен под расписку и не могу… Я обязан указать истинную причину… Алкогольное отравление…

- С ним неинтересно говорить, - кивнув на меня и недобро усмехаясь, сказал Елагин Арнаутову. - Он все знает! Чешет насчет небоевых потерь так, будто всю войну просидел в штабе, в четвертом отделении… Сначала врачиха нам мозги компостировала, а теперь Федотов… Грамотный - все приказы и указания, как и она, наизусть знает!… Ты нам еще потолкуй про воспитательное значение кальсон третьей категории! - Он со злостью посмотрел на меня и, повыся голос, вскричал: - А о матери Калиничева ты подумал?! Как ей жить?!. В том же селе у других мужья и сыновья погибли в бою, на войне… защищая Отечество, а у нее - по пьянке!… Это же позор! А он два года воевал и трижды ранен!… И ни льгот, ни пенсии… Нет, так это не пойдет! - убежденно, твердо заявил он. - Тебе мать доверила своего сына - мальчишку! - возможно, единственного, а ты своей безответственностью создал обстановку для его гибели! И еще подлянку собираешься ей кинуть: хочешь порадовать тем, что погиб он по пьянке!… Ты

человек или противогаз?!. Мне иногда кажется, что у тебя на весь организм полторы извилины, причем одна ниже пояса! Может, я ошибаюсь?… Ну что ты варежку раззявил, ты что, сам не соображаешь?

Я вырос в деревне, где, как правило, все на виду и все на слуху, и хорошо представлял, сколь тяжело морально будет матери Калиничева - еще хуже, чем другим вдовам и женщинам, потерявшим сыновей, - но согласиться с тем, что я создал обстановку для его гибели, разумеется, не мог, спорить же и возражать Елагину считал бесполезным и потому молчал.

Перед обедом я посмотрел в роте учетные данные Калиничева - он был старше меня на четыре месяца, - зачем же Елагин говорил мне о нем "мальчишка"?… Впрочем, утром, во время дознания он и меня называл "мальчишкой", очевидно, так было нужно. Я понимал, что и меня он пытается давить демагогией, но что я мог поделать?… За два года офицерства и пребывания в Действующей армии я многажды сталкивался с обманом, очковтирательством и поначалу поражался нечестности и беспринципности людей. Частенько я вспоминал убитого на Десне Иванилова, доходчиво и предметно поучавшего меня, тогда еще семнадцатилетнего, объяснившего мне, до чего же просто устроена жизнь: "Сверху вниз - дутые планы и приказания, а снизу вверх - одна туфта, показуха и липа!" Тогда, в сентябре сорок третьего года, я не мог и не хотел в это верить, но со временем жизнь образовала и убедила меня.

Я, например, знал, что, если у твоих подчиненных обнаружены вши, то следует божиться, что случай исключительный, и даже если вшивость во взводе или роте не переводится, нужно стоять насмерть, уверяя, что такого еще не было. И, если окоп или траншея отрыты по глубине нетабельно, мельче, чем положено, необходимо говорить, что они полного профиля, то есть глубиной без бруствера полтора метра, и при этом надеяться, что у поверяющего нет с собой рулетки. И, если, допустим, командир роты пьян, его спрятали подальше от греха, и он отсыпается, укрытый плащ-палаткой где-нибудь в блиндаже, поверяющим необходимо доложить, что ротного вызвали в вышестоящий штаб - в какой именно, ты не знаешь, не расслышал - или что он ушел в соседний батальон, а может, к минометчикам или к дивизионным артиллеристам согласовывать боевое взаимодействие…

Обманывать непосредственных начальников было не принято, да и нелепо: они, как правило, знали истинное положение во взводе или роте; однако в отношении всякого рода поверяющих и представителей сверху и ложь, и очковтирательство казались естественными и необходимыми, поскольку допускались и совершались не ради личной корысти, а для защиты, поддержания и сохранения чести полка или дивизии.

Ради этой высокой и чистой цели и мне иногда порой приходилось подвирать, и всякий раз я краснел, проявлялось остаточное, после контузии, заикание, и я до дрожи боялся, что меня уличат в обмане, но ни разу не уличили, да и не пытались, отчего порой возникало невольное предположение, что мое очковтирательство поверяющих вполне устраивает, что это общая, принятая всеми снизу доверху игра. Впрочем, если бы я повел себя иначе и не облыжничал, не скрывал оплошности и недостатки, меня бы наверняка сочли доносчиком или даже предателем. Обманывать устно за два года мне доводилось неоднократно, однако до подлога документов дело ни разу не доходило.

- Я тебя спрашиваю: ты человек или противогаз? - повторил Елагин.

- Человек… - с сожалением, неохотно признал я, и, должно быть, в этот миг предстоящий подлог стал для меня осознанной необходимостью.