Наш Современник, 2008 № 09 - [25]

- Это ты о себе? Ты из Саратова?

- Нет, мы из Держинска. Про Саратов я так пою, для услады. Велели вас развлекать. А репертуару у меня выше крыши. "Старичок старушечку сменил на молодушечку. Это не трюкачество, а борьба за качество". И припевки. Вот это старикам нравилось: "Тыдарги, матыдарги, дробилки, Соловки". Дроби отбить? Эх! - Вика подергала плечиками: - "Она не лопнула, она не треснула, только шире раздалась, была же тесная". Ох, это всё так нравилось Плохиду Гусеничу, он сюда на совещания приезжает. Только появится - сразу: "Вика здесь? Нет? Уезжаю!". Да разве его отпустят? Он же, - Вика понизила голос, - они же все у него с руки клюют. Ему, - вы не подумайте обо мне плохого, у меня с ним ничего не было, только моменты общения, - ему ерунды этой хватало и без меня. Он занятой человек, любил только в дороге, к концу рейса обычно женился. Но, говорит, дети - дебилы. Вызывают в школу: ваш сын сделал сто тринадцать ошибок в диктанте. Но Плохид Гусенич нашел выход из положения - стал активно на них наступать: а вы, говорит, не подумали, что он на другом языке писал? Вот какой.

- Так он Плохид или, может быть, Вахид, может быть, Гусейнович?

- Ой, я не знаю, они же ж все засекреченные жутко. Мне-то без нужды, до фени, до фонаря, аля-улю. Плохид Гусенич говорит: "Ну, Викуля, только ради тебя этих короедов спонсирую". Обожает! Как запузырю: "От любви я угораю, отомщу заразе: это было не в сарае, а вобще в экстазе". Он катается. Я добавляю по теме: "То было позднею весной, в тени какой-то было". А любимое у него: "Нам не тесно в могиле одной". То есть в том смысле, что в постель же противно идти, прямо как в могилу, так ведь? Или у вас не так? А он заявляет: "Ну, ты втёрла в масть!". А я: "Да ладно, Гу-сенич, не смеши, и так смешно". Агитирует в законную постель без обману, а я в ответ: "Да ты ж, Гусенич, меня пополам старше". То есть в два раза. То есть, если мне… ну, неважно! Он меня подарками заваливал с головой: кольца всякие там, серьги. Я ему: "Что ли я афроазиатка, чтоб в ушах болталось? А перстни зачем? Всё равно снимать, когда посуду мыть". Он в полном ажиотаже: "Ты, Вик, прошла все испытания. Я тебе подарю замок и счёт в банке страны, которой мы разрешим выжить". Я ему: "Не надрывайся, мне и тут тепло". Он: "Ой, нет, тут такое начнётся, надо готовить отходняк". Но я на это: "А куда я без Родины?" Он тут как заплачет, прямо в надрыв, прямо напоказ, как в сериале: "Викуся, а моя-то Родина где?"

Вика отошла к бару, на ходу продолжая рассказывать:

- Тут он меня как-то заревновал, Отелло придурошный. Увидел, какой у меня постоянный взлёт успеха. Говорит: "Люблю тебя, моя комета, но не люблю твой длинный шлейф". Я возмутилась, чего-чего, а умею ставить в рамки приличия: "Если они кобели, так что ли я сучка? А к тому же, один ты, что ли, говорю, ценитель прекрасного?". Так отрапортовала. Правильно я поступила? - спросила она, ставя на столик тарелки с чем-то.

- А шлейф из кого состоит?

- Охранники там разные, шоферня, водилы. Но они же понимают, если что, им тут не жировать. И вообще даже не жить. Не смеют. Дальше комплиментов не идут. Повар только в коридоре прижал, прямо туши свет облапил. "Ошшушаешь?" В смысле, чувствую ли я искомое волнение? Но тут же и отскочил. Боятся же все Гусенича жутко. А я не боюсь! Я с кем угодно могу закрутить, но не'с кем же, все же его трепещут. И есть от чего. Он не только с деньгами, это и дураки могут, но и умный. Я раз подслушала их заседание. Он так резко кого-то перебил: "Сядьте! Вы думаете, что сказать, а я говорю, что думаю".

Вика переставила вазу с цветами со стола на подоконник.

- Я иногда пыталась выяснить, что он за тип, он в молчанку не играет, но секретит, отвечает с юмором, - Вика выпрямилась, выставила правую ногу вперед: - "Я - космонавт на полставки". Раз я его чуть не уморила до смерти. Частушкой. "Милый Вася, я снеслася у соседа под крыльцом, милый Вася, подай руку, я не вылезу с яйцом". Что было! Он хохотал до покраснения морды. Я испугалась, даже пивнула из его рюмки для спокойствия. Думала дежурному звонить. Я же положительная женщина, зачем я буду устраивать убойные ржачки? Он до кипятка хохотал.

- И как? Ожил?

- Еще как ожил. Икал только долго. Вот такая моя планида, - сказала Вика, вдруг пригорюнясь. - Пусть я - копия женского пола, пусть нам много не доверяют… - И тут же встряхнулась: - А рассудить, так больше-то нам, бабам, зачем? Одни несчастья. - Вика вновь загрустила. - Дни мои идут, я тут заперта. Иван же царевич не придёт же. Ох, вот бы пришел Иван-царевич, я бы посмотрела на него взором, он бы ответно посмотрел, это же было бы вполне не хуже, так ведь именно?

- Он придёт, - пообещал я.

НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ

Явился белый человек лет пятидесяти. Крепкий, доброжелательный. Такими бывают важные референты у больших начальников, без которых начальники ни шагу. Коротко пожал руку, представился Николаем Ивановичем, предложил сесть. Мы сели в дорогие кожаные кресла напротив друг друга. Он немного помолчал, видимо, ждал какого-то вопроса с моей стороны, и заговорил сам: