Наш Современник, 2007 № 03 - [12]

Лебедева эта рыночная стихия беспокоила не только “вообще”, но и применительно к области музыки. “В целом, по сравнению с прошлым веком, — говорил он, — ситуация разительно ухудшилась, поскольку весь XX век музыка уходила от человека. В профессиональной среде постоянно насаждалась идея, что художник выше публики, что он “должен находиться в башне из слоновой кости”. В создании её артисты, к сожалению, преуспели”. И если на это засилье формализма наложится ещё и девиз “купи-продай”, отечественной музыке будет нанесён неисчислимый ущерб.

Устремлённый в грядущее

Известный русский религиозный философ Николай Бердяев, до того как его выслали из нашей страны, успел познакомиться с советскими выдвиженцами и на основании своих наблюдений писал впоследствии, что в СССР возник новый антропологический тип русского человека, который он оценил высоко. Я ещё застал последних представителей этой когорты, в частности, нескольких сталинских наркомов, с которыми довольно тесно общался и по службе, и в быту. Но к нашему времени этот тип деятелей исторически изжил себя и физически исчез.

Поиск того типа русского человека, с которым можно связать надежды на возрождение России, целенаправленно не ведётся, хотя публикации о русском и советском характере время от времени появляются.

Николай Сергеевич Лебедев, по моему убеждению, был прообразом такого типа русского интеллигента, для которого цель жизни заключалась не в личной карьере, а в служении народу своим творчеством, которое всегда имело духовное, космическое звучание. У него редкостный талант сочетался с необычной для творцов личной скромностью и одновременно с высоким чувством собственного достоинства, сознанием важности его трудов, имеющих как сиюминутное, так и вечное значение. Эта светлая личность могла бы служить примером тех, “делать жизнь с кого”. Рождённый для творческого подвига, он его и совершил, только времени ему судьба отвела слишком мало.

1 мая 2000 года состоялся концерт в Большом зале Московской консерватории, где прозвучали произведения Лебедева. Это был первый концерт, на котором не было автора исполняемой музыки. Он скоропостижно скончался в ночь с 30 апреля на 1 мая — то была пасхальная ночь.

Уже шесть лет с нами нет выдающегося композитора, умного, тонкого и чистого человека. Но с нами осталась его душа — его музыка, которая “и прах переживёт, и тленья убежит”.

Михаил Базанков Деревенские люди…

Женщины в нашем краю разговаривают певуче и ласково, словно ребенка баюкают. До недавнего времени жили они открыто, доверчиво, незнакомых путников на ночлег и даже в постояльцы пускали. Заходи в любой дом, в любой час — приветливо встретят, усадят поближе к теплой печке, если осенним дождем тебя промочило или насквозило метелью, угостят молоком с рассыпчатыми сухарями, а то и пыхтящий медный самовар на стол поставят для неспешного чаепития. Когда расслабишься ты, когда отойдет усталость, начнется доверительный разговор, исподволь выспросят: чей да откуда? Женат или холост? Живы ли отец с матерью? Как теперешнюю жизнь понимаешь?

Сам не заметишь, как расскажешь обо всем, что не так часто приходится вспоминать и рассказывать другим. Да и тебе поведают немало: что пережито, какие несправедливости притесняют деревенского жителя, куда разъехались дети, в каких краях исковерканы судьбы наивных неудачников. Постепенно и сам выскажешь свои тревоги-печали, выложишь все, что на душе. И далеко за полночь вдруг покажется тебе: на кухне, за перегородкой, сидит возле печи, плачет сухими слезами самая родная на свете, плачет твоя мать. У каждой матери свои воспоминания, свое горе. Многие печальные признания помнятся… “Не сладко живу… Одинокая теперь. Старший сын в лэтэпэ на исправлении после опойства. Дочь за растрату посадили, сама ничего не брала, а вот насчитали ловкачи. Двое внуков только — надежда на них теплится теперь. Колюня, может, уцелеет, придет из армии. Пишет: бабушка, не болей, скоро приду. Скоро ли, придет ли…”.

Солдатка, солдатская вдова. “Возила, копала, пахала — да разве же все перечтешь. А в письмах на фронт уверяла, что будто б отлично живешь. Бойцы твои письма читали. И там, на переднем краю, они хорошо понимали святую неправду твою…”. Повторяются встречи, повторяются признания все реже, но слышатся тихие голоса, в минуты раздумий высвечиваются прекрасные лица. Перелистываешь блокноты, страница за страницей напоминают давние встречи. Все отчетливо видится и слышится. Вот новая бревенчатая изба наполнена запахами свежего с поджаристыми корочками хлеба, отдыхающего после жаркой печки под влажным рядном. На столе разложены фронтовые письма не пришедшего с войны.

— Знать бы, в какой земле захоронен, и то легче было в молитве, — еще раз повторила Зинаида Ивановна Зайцева. Лицо русской крестьянки: широко поставленные большие светло-карие глаза, высокий лоб, побитые сединой волосы собраны на затылке в “луковичку”, щеки обветрены, иссечены мелкими морщинами, но сохраняют легкий румянец, чуть вздернутый нос придает лицу задорное выражение. После долгого молчания она продолжала: