Наш Современник, 2005 № 05 - [25]

После ранения и непродолжительного лечения в медсанбате возвратился в свою минометную роту. В ноябре был контужен и вновь вернулся в свой полк, но уже в качестве командира пулеметного взвода. После тяжелого ранения в феврале 1944 года и многомесячного лечения в госпиталях Калинина, Москвы и Самарканда был демобилизован по инвалидности.

Окончив исторический факультет Воронежского университета, я всю свою дальнейшую жизнь посвятил дипломатической работе.

СЕМЕНОВ: Я родился в декабре 1924 года. Окончил военно-пехотное училище в Рыбинске, командовал минометным взводом, а после ранения в обе ноги и лечения в госпиталях был назначен командиром взвода связи в стрелковом полку. После тяжелого ранения в конце войны длительное время лечился в госпиталях и только в марте 1946 года был комиссован в звании старшего лейтенанта со снятием с военного учета.

Окончил Московский экономико-статистический институт, работал в финансовой области.

БЕЛЯЕВ: Мы с вами, Виктор Николаевич, до первых ранений оба были командирами взводов 82-миллиметровых минометов, постоянно сопровождавших пехоту. Пехотинцы с незлобивой иронией называли батальонных минометчиков «самоварщиками». И правда, минометный ствол, весом более пуда, который носил минометчик на плечах, был похож на самоварную трубу. Конечно, носить на себе на лямках минометный ствол, или опорную плиту, или двуногу-лафет, каждые весом по пуду, да еще лотки с минами, карабин или автомат, было не так-то просто, особенно когда приходилось бежать вместе с наступающей пехотой под огнем противника. Нужно было не только не отстать от пехоты, но и выбрать удобную позицию и как можно быстрее открыть огонь на подавление огневых точек и живой силы противника.

Особенно большая ответственность и психологическая нагрузка ложились на командира первого взвода: он и разведчик, и корректировщик огня, и ответственный за подавление огневых точек противника.

Сложно приходилось молодым лейтенантам, выпускникам пехотных училищ, когда их ставили командирами минометных рот. Поэтому потери среди лейтенантов-минометчиков были весьма ощутимы…

Глядя сегодня по телевизору на наших солдат в Чечне, мало похожих на бойцов регулярной армии, на стенания матерей мальчиков, которых направляют на Кавказ воевать с бородатыми боевиками, мы невольно спрашиваем себя: как же мы тогда, восемнадцатилетние лейтенанты, командовали и мальчиками, и взрослыми мужчинами, сражавшимися против немецкой армии? Разве нам был чужд страх? Разве мы воевали по принуждению? Нет. Мы воевали за Родину, за Советский Союз. У нас во взводах были русские, украинцы, белорусы, казахи, узбеки, солдаты других национальностей нашей необъятной Родины. А за что воюют наши солдаты в Чечне? За целостность России, которую довели до развала и разрухи Горбачев и Ельцин, обрядившиеся в тогу «демократов»?!

Был ли страх у мальчишек-лейтенантов? Было бы глупо отрицать, что у нас возникало такое чувство.

Человек — не робот. В определенных ситуациях, а на войне тем более, чувство страха присуще и солдату, и генералу. Однако есть более сильное и глубокое чувство — чувство долга, патриотизма, осознание необходимости защитить, спасти своих родных и близких от большой беды. И это помо-гало воину преодолевать страх, делать свое солдатское или лейтенантское дело.

Лично я испытывал неприятные чувства во время авианалетов, обстрелов, пулеметной трескотни, когда пули, казалось, свистят у твоего уха (хотя если пуля просвистела, то это уже не твоя пуля — «свою» пулю не услышишь). Но больше всего я боялся, что после команды: «Вперед! В атаку!» кто-нибудь из моих подчиненных поднимется из окопа или траншеи раньше меня, командира взвода и одновременно парторга роты, и солдаты могут подумать, что я прячусь за их спины.

Лейтенанты не были безрассудно бесстрашными, готовыми без раздумий идти на бессмысленную смерть. Страх побеждала не столько пропаганда политработников, сколько воспитание нашей молодежи за все годы советской власти…

СЕМЕНОВ: Мы наступали в 1943 году на Смоленщине, немцы отходили ночью, оставляя прикрытие. Их отступление всегда сопровождалось пожарами в селах и деревнях. Если нам удавалось сбить прикрытие, то мы двигались вслед за немцами ночью, пока не напарывались на их подготовленную оборону.

Вот так, двигаясь за немцами ночью, наш батальон вступил в село и спустился по довольно крутому откосу на луг, кое-где покрытый зарослями кустарника. Впереди застрекотали немецкие крупнокалиберные пулеметы, так называемые «МГ». Комроты отдает команду: «Вырыть ровики», а я отдаю свою команду: «Минометы к бою, расстояние между стволами три шага, направление на запад, в сторону пулеметного огня, дальность стрельбы 400 метров».

А какую еще можно было отдать команду, когда чуть-чуть рассветало? Пехота окопалась почти рядом, метрах в 60–70. Интервалы между минометами были, конечно, малы, да и направление на запад было условным.

Стало рассветать, весь луг застелил густой туман, и впереди, где-то высоко над туманом, появились неестественно большие фигуры немцев. Комроты говорит: «Лейтенант, комбат приказал открыть огонь в поддержку пехоты». «Хорошо, — отвечаю, — сейчас попугаем фрицев». Бить по немцам всей ротой, не имея представления об их позициях, было верхом глупости, но комбат мог обвинить комроты в невыполнении приказа, а может быть, и в трусости. Отдаю команду: «Первый взвод, минометы к бою, дистанция первому 450, на два градуса влево, второму 400 прямо, третьему 450 метров, на два градуса вправо, по три мины беглый огонь!». Через несколько секунд раздались разрывы наших мин, приглушенные висящим туманом, как ватой. Фигуры немцев пропали. Ко мне подошел командир второго взвода Сергей Дощицин и спрашивает: «Ты что, отдавал команду как в артиллерии — на веерную стрельбу?». Комроты говорит: «Фрицы попрятались, пехотинцы довольны, дай еще огонька». Уже без всякого энтузиазма отдаю команду: «Первый взвод, прицел прежний, по одной мине, огонь!». Туман как-то быстро рассеялся, стало светло, осеннее солнце пригревало. Но было не до романтики — мы оказались в широкой лощине. Впереди, метрах в 400, лощина оканчивалась крутым откосом, на котором просматривались немецкие ячейки, были видны каски солдат с пулеметами, но огонь они не вели, стояла какая-то неестественная тишина. Трудно было представить более неудачное расположение минометной роты: на виду у противника, в досягаемости пулеметного огня. Метрах в ста от нас в редком кустарнике заняла позиции батарея сорокапяток, которая стала прямой наводкой вести огонь по немецким ячейкам.