Наш Современник, 2001 № 10 - [39]

А. пишет, что в глазах рабочего “все это не перевешивает”... отмены талончика к врачу. Вот это и страшно. Это признак безвыходного кризиса. Ведь это, говоря попросту, есть помрачение ума. И не только ума, но и воображения. У жителей Камчатки, которые сидят по 15 часов в сутки без электричества и готовят пищу на костре, думаю, уже другое мнение о “напрягах”. То же самое — у жителей Грозного после бомбежки. Выходит, “простой человек” конца XX века этого вообразить не может, пока не испытает на своей шкуре? Но тогда, значит, он утратил свойство, совершенно необходимое для выживания человека — способность предвидения исходя из опыта других. Если это состояние продлится, мы просто вымрем как народ. Впрочем, тут, я надеюсь, А. перехлестывает ради красного словца.

А. пишет, что мелочи-напряжения задавили советского человека — “ни на что другое времени уже не остается”. Если он это искренне, то, значит, у него отключилась память. У нас именно была проблема досуга, возникшая из-за устранения борьбы за существование и тех “напряжений”, что она создает. Я в 60-е годы жил в коммуналках в рабочем квартале, видел быт рабочих разных типов. У них были именно досуг и свобода, какие рабочему на Западе и не снятся. Во-первых, хорошо и часто посидеть с приятелями — и время было, и водка, и настроение. Рыбалка и грибы — святое дело, завод даже обязан был дать автобус. Один мой сосед регулярно ходил в оперу, во Дворец съездов, совсем, видно, со скуки спятил. Другой по субботам бил красавицу жену, а за это в воскресенье обязан был вести ее и сына в театр, при галстуке. Вот это я понимаю, напряг, но советская власть тут ни при чем. А летом, отдай не греши, все они ехали в Крым или Сочи. Месяц отпуска плюс отгулы, над изобретением которых поработала русская смекалка (кстати, в США число дней отпуска пропорционально стажу работы на предприятии, но не превышает двух-трех недель). Нет, не в нехватке времени дело. “Нехватку времени” люди себе вообразили, ибо у них была потребность чувствовать себя обделенными.

Как известно, жизнь в семье и на свободном рынке — разные вещи, в каждой свои плюсы и минусы. Допустим, рабочие не захотели жить “как в семье”, насильно не заставишь. Вопрос в другом: почему они решили, что “на рынке” не надо напрягаться после работы? Вот что хотелось бы услышать от А. Из его письма следует, что рабочий уверовал, будто без СССР он будет после гудка “хозяином жизни”. Почему же он уверовал? Ведь никаких для этого не было оснований из того, что мы знаем о Западе, даже из самых красочных фильмов.

Да, талончика к врачу там не надо, но ведь возникают другие заботы — надо же было сравнить, какие тяжелее. Вот в Мадриде лопается большой банк. Тысячи вкладчиков — с сердечными приступами. Непрерывные собрания акционеров, судебные процессы. Вот Франция. Проходит закон, чуть-чуть ущемляющий интересы молодежи, — на улицу Парижа выходит 1 млн человек, жгут машины, получают дубинками по голове. Разве это не “напряг”? Но нельзя не идти. Не огрызаешься — загрызут либеральные хозяева. Я думаю, что если бы наш работяга представил себе, как он пойдет, “как в США”, к врачу без талончика, тот ему выпишет больничный лист, а потом окажется, что по этому листу платить ему никто не собирается, то это бы стало для его ума настоящим “напрягом” (право на оплаченный больничный лист в США имеют 25% рабочих и служащих). Но он об этом почему-то не подумал. Он считал, что оплаченный больничный лист — это что-то вроде воздуха, это есть везде. И ведь мы говорим о Западе, где половина доходов рабочих вообще доплачивается им как пенсия из денег, вырванных у рабочих Бразилии, Малайзии и т.д. О бразильцах и малайцах вообще помолчим, мы же хотели “как на Западе”. Кстати, почему именно как на Западе? А. этого не объяснил, а ведь тут тоже большая неувязка.

А. пишет, что люди “готовы были отдаться кому угодно, лишь бы их постоянно не напрягали”. Это — признак тяжелого умственного расстройства людей, неспособность верно оценить утраты и выгоды. И речь тут не только о разумном расчете, а об отключении даже биологических инстинктов. Да, есть сегодня люди, потерявшие работу и квартиру — и довольные. У них отключен инстинкт самосохранения. Да, женщины почти перестали рожать, и не от нехватки денег (в Дагестане денег меньше, чем у москвичек, а рожают). Они не хотят “напрягаться”, они теперь “хозяева жизни”. Число автомобилей утроилось, а число новорожденных втрое меньше. Отключен инстинкт продолжения рода.

А. верно пишет: “девочка сама хотела”, и соблазнить ее мог бы и немой”. Нет, уважаемый А., “отдаться кому угодно” — это не немому. “Девочка” отдалась шпане, которая ее изуродовала, ограбила, лишила возможности и даже потребности иметь детей. У А. получается, что это надо принять и оправдать. Но ведь это болезнь, причем массовая. Нельзя же оправдывать болезнь. Потом те же люди спросят: что же вы нам не помогли, не привели в чувство? Разве не обязан любой трезвый человек попытаться вразумить “девочку”, а потом помочь ей?

На мой взгляд, А. сформулировал проблему высшей важности. Мы о ней даже боялись прямо говорить. Суть ее в том, что за последние 20 лет советского строя в нем вырос и стал господствовать избалованный человек “массовой культуры”. Его жизненное кредо А. выразил так: “Я хочу расслабиться и не думать обо всем этом. Хочу, чтобы все было легко и без напряжений”. В этом — основа нашей катастрофы, и эта основа вовсе не устранена, так что катастрофа