Наш общий друг. Том 2 - [160]

— Не ждите от меня торжественных клятв, — сказал Юджин. — Они излишни. Но я твердо решил начать новую жизнь.

— Вы только подумайте, Белла! — воскликнула Лиззи, входя в комнату и занимая свое обычное место у его изголовья, так как он до сих пор не мог обходиться без нее — без своей сиделки. — Вы только подумайте! Ведь в день нашей свадьбы Юджин сказал мне, что ему лучше было бы умереть!

— Но я не умер, Лиззи, — усмехнулся Юджин, — и решил последовать твоему мудрому совету — ради тебя, дорогая.

В тот же день Лайтвуд зашел побеседовать со своим другом. Он лежал на кушетке в отведенной ему комнате наверху; Лиззи рядом с ним не было, так как Белла увезла ее кататься.

— Мою жену можно оторвать от меня только силой, — сказал Юджин, и Белла, рассмеявшись, так и сделала.

— Друг мой, — первым начал Юджин, взяв Лайтвуда за руку. — Как кстати ты пришел! У меня накопилось столько всяких мыслей, что мне не терпится поделиться ими с кем-нибудь. Прежде всего поговорим о настоящем, а потом перейдем к будущему. МПР, который душой и телом куда моложе, чем его сын, и до сих пор преклоняется перед женской красотой, был настолько любезен (не так давно он провел у нас два дня… там, на реке, и остался чрезвычайно недоволен нашей гостиницей). Так вот, он был настолько любезен, что предложил заказать художнику портрет Лиззи. Как ты сам понимаешь, когда такие слова исходят из уст человека, подобно МПР, их можно приравнять к мелодраматическому благословению.

— А ты действительно начинаешь поправляться, — с улыбкой сказал Мортимер.

— Нет, кроме шуток! — сказал Юджин. Осчастливив нас, МПР стал полоскать рот кларетом (им заказанным, но оплаченным мною) и приговаривать: «Сын мой, неужели ты пьешь такую бурду!» Это было равносильно — для него — отчему благословению, которое в большинстве случаев сопровождается потоком слез. Хладнокровие МПР нельзя мерить обычной человеческой меркой.

— Да, ты прав, — согласился Лайтвуд.

— Вот и все, что МПР мог исторгнуть из своего сердца по этому поводу, — продолжал Юджин, — а в дальнейшем он будет с прежней беспечностью разгуливать по свету, заломив шляпу набекрень. Итак, поскольку моя женитьба удостоилась столь торжественного признания, с семейным алтарем покончено. Далее, Мортимер, ты сотворил чудо, уладив мои денежные дела, и теперь, когда возле меня есть ангел-хранитель и опекун — моя спасительница… (ты видишь, как я еще слаб! Не могу говорить о ней без дрожи в голосе), с ее помощью мои скромные средства все-таки кое-что составят. Тут и сомневаться нечего, потому что вспомни, как я раньше пускал деньги по ветру! У меня ничего не оставалось.

— Меньше, чем ничего, Юджин. Скромное наследство, доставшееся мне от деда (как жаль, что он не бросил его в пучину морскую!), отбило у меня всякую охоту заниматься делом. То же самое произошло и с тобой.

— Сама мудрость глаголет твоими устами! — сказал Юджин. — Да, мы с тобой жили в Аркадии[37], Мортимер, но теперь возьмемся за ум. Впрочем, отложим этот разговор на несколько лет. Знаешь, что я придумал? Уехать с женой в какую-нибудь колонию и потрудиться там на адвокатском поприще.

— Я без тебя погибну, Юджин, но, может быть, это решение правильное.

— Нет! — воскликнул Юджин. — Неправильное! Никуда не годное решение!

Он проговорил это с такой горячностью — чуть ли не гневно, — что Мортимер в изумлении посмотрел на него.

— Ты думаешь, в моей бедной голове все помутилось? — весь вспыхнув, продолжал Юджин. — Ничуть не бывало! Я могу сказать о музыке своего пульса то же, что сказал Гамлет.[38] Я волнуюсь, но это здоровое волнение, Мортимер! Неужели я струшу и, стыдясь своей жены, увезу ее на край света! Где бы сейчас был твой друг, Мортимер, если б в свое время и она струсила, когда у нее было к тому гораздо больше оснований!

— Ты благородный, мужественный человек, Юджин, — сказал Лайтвуд. — И все же…

— И все же, Мортимер…

— И все же, готов ли ты поручиться, что тебя не будет уязвлять (из-за нее, только из-за нее, Юджин!) тот холодок, с которым отнесется к ней… общество?

— О! На этом слове поперхнуться нетрудно! — со смехом проговорил Юджин. — Кто под ним подразумевается — уж не наша ли очаровательная Типпинз?

— Может быть, и Типпинз, — тоже рассмеявшись, сказал Мортимер.

— Разумеется, Типпинз! — горячо воскликнул Юджин. — Сколько бы мы ни хитрили, ни лгали самим себе, Мортимер, от этого никуда не уйдешь. Но моя жена все-таки ближе моему сердцу, чем Типпинз, я обязан ей немногим больше, чем Тишганз, и горжусь ею так, как никогда не гордился Типпинз. И поэтому, Мортимер, я буду бороться до последнего вздоха, бороться в открытом поле, за нее и вместе с нею. А если я смалодушничаю, сбегу отсюда и поведу свою борьбу где-нибудь на краю света, тогда ты, Мортимер, — самый близкий мне человек после нее, с полным на то правом скажешь, что напрасно она не пнула меня ногой в ту ночь, когда я валялся, истекая кровью, напрасно не плюнула мне, негодяю, в глаза!

Внутренний огонь преобразил Юджина, и на миг он стал прежним красавцем, словно лицо у него не было изуродовано. Мортимер принял его слова как должно, и друзья до самого прихода Лиззи горячо обсуждали свои планы на будущее. Она вошла, села возле мужа и ласково коснулась ладонью его лба и рук.