Нас ждет Севастополь - [5]

Подошли к матросам. Поздоровавшись, Глушецкий пересчитал людей. Тридцать семь человек. Целый взвод! Многие были ранены, но легко. Женщина с ребенком назвалась женой командира с тридцать пятой батареи, другая женщина сказала, что она сотрудница горсовета.

Настроение у всех было подавленное.

— Что же будем делать? — спросил Глушецкий, садясь на камень и обводя всех взглядом.

— Вы лейтенант и должны что-то придумать, — сказала женщина с ребенком.

В ее голосе и во взгляде была такая вера, что Глушецкий смутился.

Матросы заговорили. Многие верили, что придут наши корабли. «Не в эту ночь, так в другую, третью, но придут. Надо продержаться», — говорили они. Другие на корабли не надеялись, предлагали ночью уйти в горы.

Слушая сбивчивые речи матросов, Глушецкий думал, что с этой минуты ответственность за всех, кто укрывался под скалой, лежит на нем. А что он может сделать? В его ли силах что-либо изменить? Как сидели в ловушке, так и будут сидеть.

Из раздумий его вывел матрос с перевязанной рукой. Был он высок, худ, с тонкой шеей, с посеревшими от щетины щеками.

— Вы, товарищ лейтенант, — предложил он, — скомплектуйте из нас команду, а ночью мы прорвемся в горы и будем действовать там как партизаны.

Его поддержали еще несколько матросов.

— Добро, ребята, — сказал Глушецкий, вставая. — Нас тут набирается целый взвод. До последних дней обороны города я командовал взводом разведчиков. Главстаршина Семененко был моим помощником. Вот он. Будет он моим помощником и сейчас… Вопрос — как жить дальше? — Он посмотрел на нависшие серо-желтые скалы и продолжал: — Мы в мышеловке. Сверху над нами немцы. Наша задача — дождаться ночи. К ночи, думаю, обстановка прояснится. Кто не спал, пусть спит сейчас. Семененко, позови снайпера, пусть здесь располагается. А туда поставим часового.

— Есть выставить часового, — с готовностью повторил приказание Семененко.

Часового поставили. Остальные сидели под скалами, дремали, вслушивались в звуки, долетавшие сверху. Таня Левидова, повернувшись лицом к стене, заснула. Вскоре захрапел и Семененко, широко раскинув руки.

Полуденное солнце нещадно палило. Хотелось пить, но ни у кого воды не оказалось. Ребенок у женщины заплакал. Мать решила побрызгать его морской водой и спустилась по камням к берегу. Ребенок повеселел. Зачерпнув ладошкой воду, он брызгал на себя, на мать и смеялся.

И вдруг сверху раздался голос:

— Русиш фрау, ком, ком!

Женщина испуганно прижала ребенка к груди и бросилась к скале. К ее несчастью, она споткнулась и упала, и в этот миг сверху раздалась автоматная очередь. Два матроса подскочили к женщине, подхватили ее и ребенка.

Сверху опять раздался тот же голос:

— Рус, сдавайс! Жить будешь!

Матросы переглянулись.

— Все, — мрачно сказал один. — Перемирие кончилось.

Женщина, округлив глаза, дико взвизгнула:

— Они убили его!

Она вскочила и, прижимая левой рукой ребенка, одним прыжком очутилась на том месте, где находилась минуту назад. Вытянув вверх правую руку и подняв голову, обезумевшая мать закричала:

— Душегубы! Ребенка убили!

— Назад! В укрытие! — бросился к ней Глушецкий.

Но было поздно. Пронзенная очередью из автомата, женщина вместе с ребенком свалилась в море. Глушецкий отпрянул назад. Проснувшаяся еще при первом выстреле, Таня вскинула вверх винтовку и медленно стала отступать к морю. Выстрел. Таня быстро шагнула к скале, а сверху, стуча по камням, свалился немецкий солдат. Он упал в море невдалеке от того места, где стоял Глушецкий.

— Молодец дивчина! — одобрительно воскликнул Семененко. — Так собаке и треба.

Матрос с перевязанной рукой глухо произнес:

— В мать с дитем стрелять… Это люди?

У него лихорадочно блестели глаза, а лицевые мускулы подергивались. Вероятно, он был контужен.

Сверху раздался голос:

— Сдавайтесь, братцы, выхода у вас нет. Немцы пленных не убивают… Кормят хорошо… Дают слово, что всех, кто поднимется с поднятыми руками, отпустят…

— Иуду наняли, — сжимая кулаки, пробасил Семененко. — Вот его бы… Таня, можешь?

Таня молча вскинула винтовку и поймала в прицел низкорослого человека в гражданском костюме, размахивающего белым флагом. Через несколько секунд предатель рухнул в море. Все молча проводили глазами исчезнувшее в воде тело.

— Отбрехался пидбрехач, — нарушил молчание Семененко.

Сверху полетели гранаты. Большинство их рвалось в море, но две угодили на камни. Осколками ранило четырех матросов. По приказанию Глушецкого соорудили между скалой и морем барьер из камней. Вскоре гитлеровцы прекратили бросать гранаты, и наступила тишина.

Под вечер снова, в который уж раз, появились самолеты. Они низко летели вдоль берега и обстреливали из пулеметов. Мощные скалы надежно защищали людей, обстрел с самолетов не причинил им вреда.

Когда самолеты улетели, Глушецкий взял бинокль, оказавшийся у одного матроса, подполз к часовому, охранявшему тропу, и стал наблюдать за тем, что происходит в районе тридцать пятой батареи. Судя по тому, что там до сих пор рвутся снаряды, немцы и сегодня не перешагнули Лагерную балку. Под скалами, по всему берегу, находились люди. Их были не сотни, а тысячи.

Глушецкий вернулся на место мрачный, молча сел на камень.