Нас там нет - [33]

Отец не пережил позора — умер от инфаркта. Еще одна причина не уезжать — могила рядом.

Родственники предлагали дочке перебраться к ним, в другой город, начать новую жизнь, помочь. Но мать боялась одна, давила на совесть.

Ах, какая преданная мать, раз в неделю на кладбище, раз в неделю в тюрьму, повидаться через решетку. Как любит сына, как любит мужа! Ах, какая дочь жестокая, не понимает материнских чувств!

Дочь работала в аптеке. На виду. Когда ей было сильно за тридцать, посватался один пожилой, не посмотрел на позорного родственника. Мать сопротивлялась долго, зять обещал ей, что из города не уедут, поселятся рядом.

Поселились рядом.

Сынок-убийца между тем отсидел. Похоже, не исправило его заведение, нож наготове, гулял недолго. На этот раз отправили его в Сибирь. Мать собралась, сняла угол в городишке недалеко от тюряги.

Ах, какая преданная мать, урну мужнину выкопала, с собой взяла, и как раньше — раз в неделю в тюрьму, повидаться через решетку. Как любит сына, как любит мужа! Ах, какая дочь жестокая, не понимает материнских чувств!

Дочка туда-сюда мотается, а ведь не наездишься, прописка, работа грошовая, муж устал, мать плачет.

Интересно, кто первый умер? Или никто? Все ездит и ездит в плацкартном?

* * *

В числе загадочных соседей в нашем большом Ташкентском Доме была полусемья Семеновых — молчаливая строгая мать и длинная не по годам девочка Таня.

К ним нельзя было зайти просто так, они никого не угощали. Иногда мать говорила: Таня нездорова, ты можешь посетить ее.

Таня часто болела, и часть дружбы с ней составляло сидение возле ее кровати и сплетничанье про соседские игры. Она много читала и размышляла, как все болезненные дети, она была тиха, доброжелательна, мало говорила, охотно слушала. С ней было спокойно и ожиданно.

Со временем она окрепла, поступила в институт, оставаясь незаметной, тихой девушкой. И вот на пятом курсе, когда решается судьба распределения, она вдруг решила выйти замуж. Это было большой неожиданностью для ее матери, да и для соседей тоже, никто никогда не видел ее с кем-нибудь, так, чтобы подумать о сватовстве или хотя бы о романе.

Неожиданно в квартире начались громкие скандалы, мать стояла насмерть: не пущу.

Избранником Тани Семеновой оказался пожилой вдовец — татарин с двумя детьми. Где и как она познакомилась с ним, как встречались, как сдружилась с детьми — это была тайна.

Он пришел знакомиться и был позорно публично изгнан на глазах у всего двора. Мать вцепилась в Таню руками во дворе, он не решался драться с матерью невесты, беспомощно стоял рядом, его дети топтались поодаль, держали в руках подарочные пироги и плакали.

Соседи — рабочий экскаваторного завода Чистяков и инженер Бергсон, бывший чемпион Узбекистана по боксу, — молча подошли и оторвали Танину маму от Тани. Она зарыдала у Бергсона на груди, в это время Чистяков затолкал в такси Танин чемоданчик. Смущенные дети протянули ему пироги.

Таня с новой семьей уехали, а мужики повели Танину маму с пирогами домой. Сосед Рагутин принес чекушку. И все они долго ее утешали.

Таня родила еще двоих детей, и со временем все помирились.

* * *

Кремерша была забавная соседка. Кровати, связанные бантом, в спальне, порядок, салфеточки, сахарницы-сухарницы-конфетницы, счастье каждую минуту от праведного бытия. Ихняя дочка сбежала в Ленинград, училась там и вышла замуж за алкоголика, но местного, чтобы прописку иметь и не возвращаться среди салфеточек жить.

У них, Кремеров, пенсионеров союзного значения, ветеранов войны и старых большевиков, все было правильно. Отрывной календарь каждый вечер прочитывали и выкидывали, газеты складывали в стопку. Жизнь у них шла как кукольная — каждую минуту знали, что надо делать. Они вообще добрые были — сидели с нами, когда надо, организовывали на праздники. Про Ленина стихи читать, и все такое правильное. Они были партии благодарны, хотели эту благодарность привить и нам, и следующим за ними поколению. Мы были неблагодарные дети — чурались их, скучно с ними было, хотелось гадость сотворить. Плюнуть на пол, бумажки у них в туалете изорвать.

Я думала: почему так? Почему мне хочется плохое сделать им, таким хорошим людям? Почему меня Бог не оберегал от зла или знание добра не оберегало? Я старалась вести себя правильно, только один раз бант с кровати сперла, и то не для себя, а для Зигатуллиной из нашего класса — ей красный бант хотелось.

Как бы пристроиться к идеалу навсегда? Идти с ним рядком, с такими вот Кремерами-большевиками в ряд без задней мысли? И чтоб плохое, озорное не чесалось внутри?

Когда старый Кремер умер, приехала дочка из Ленинграда. Печальная во всем — и муж-пьяница, и отец мертвый, и работа в больнице тяжелая, и с матерью надо что-то делать, да кто ж ее в Ленинграде пропишет? А еще ее осуждали соседи — вот, бросила родителей.

Получается, не жить никому своей жизнью. Сплошной долг отдачи. Так вот все по цепочке и живут — долгом. А счастье? Птица для полета? Свобода, там? Жизненный выбор? Куда девать их?

Ну забрала она мать в свою коммунальную комнату, восемь соседей, очередь в ванной. Та через полгода обратно приехала — зять ругается, грязь на кухне, кастрюли не чищены, календаря нет.