Нас предала Родина - [27]

Сначала зашли к родителям: Славик ныл, что бабушка не знает, пойдет встречать из школы, испугается.

Родители смотрели телевизор. По бесконечной равнине сквозь дым медленно, но неуклонно ползла бронированная змея. Время от времени на змею налетали маленькие, как комары, люди. Змея ненадолго останавливалась, отмахивалась и ползла дальше.

Славик тут же прилип к телевизору.

— Ого! Круто! Танков-то, танков! Дед, а это что валяется — БТР? Баб, в школу больше ходить не надо. А его, что — подбили?

— Второй час уже крутят, — сказала Валентина Матвеевна, — говорят, что еще с трех сторон движутся. Покушаете? Я борщ сварила.

— Нет, мама Валя, спасибо. Борис там один, волнуется, наверное.

— Волнуется.… Балуешь ты его. Ну, хоть немного — еще горячий.

— Нет, надо еще на базар сходить…

— Ирочка, а может не надо на базар? — забеспокоилась Валентина Матвеевна. — Чеченцы ведь злые сейчас, наверное. Мало ли что…

— Да нет, мам Валя, как раз сейчас и надо сходить. Кто его знает, как дальше будет… — Ира надела платок. — Славик, пошли!

Веселый пожилой чеченец, у которого Ирина чаще всего покупала мясо, сегодня был хмур. Обычно он всегда здоровался, в шутку жалел, что такая красивая девушка досталась не ему, и вообще — не чеченцу.

— Здравствуйте! — сказала Ирина. — Мне килограмма три, пожалуйста.

— А, пришла? — зло протянул продавец. — Смелая… Мяса тебе? А может, кашей обойдешься? Вы же любите кашу?

— Кто? — не поняла Ирина.

— Русские! — повысил голос мужчина. — Русские! Кашу и свинину, свинину и кашу! И ломать все! Что смотришь — своих ждешь?

— Ва Дела![6] Ваха, ты что? — вмешалась женщина с соседнего прилавка. — Они здесь при чем?

— Ни при чем, все ни при чем, — уже скорее устало, чем зло, пробурчал продавец. — Никто ни при чем. Сто миллионов, а все ни при чем — каждый за себя. Что за народ? Забирай свое мясо!

Ярко светило солнце над предгорными равнинами, над сохранившейся еще кое-где зеленой травой, над дорогами. Если бы глянуть свысока глазами орла или спутника, охватить взглядом всю равнину, стало бы хорошо видно, что дороги эти неумолимо стремятся к большому темному пятну города.

Как реки к океану.

Как кровеносные сосуды к сердцу.

Можно было бы разглядеть, что большинство их, как и обычно, пустынно. Большинство — но не все. Некоторые были забиты настолько, что, казалось, по ним ползут, сверкая бликами, длинные-длинные металлические змеи.

Медленно и неуклонно двигались колонны по дорогам Ингушетии.

Победным маршем, не встречая совершенно никакого сопротивления, шла колонна по дорогам Надтеречного района.

Еще одна колонна остановилась у границы с Дагестаном.

Ничего этого жители города, выглядевшего сверху большим темным пятном, видеть не могли. Не могли они подняться в небо, как птицы. А спутники? Спутники передавали картинку, кому нужно.

Легкий ветерок гонял по улицам обрывки бумаг, полиэтиленовые пакеты, окурки. Славик несколько раз намеривался поднять особенно аппетитный, смотрел на маму и останавливался. Куда-то по своим делам шли люди, и, казалось, что ничего не случилось — все, как всегда. Правда, если прислушаться, можно было услышать громкоговоритель, установленный у Президентского дворца:

— ….оккупационные войска вероломно.… Без объявления… наплевав на продолжающиеся переговоры,… не пройдут… танем как один… дорого заплатят… чем жить на коленях…

Но это если прислушиваться.

Разговор

Танк был чудовищен. Постоянно шевелящиеся гусеницы доставали до крыш домов, а башня сверкала где-то высоко-высоко над ними. Ствол пушки, толщиной с железнодорожную цистерну, тоже все время двигался, как будто выискивая, куда бы влепить соответствующих размеров снаряд.

— Ну что, впечатляет? Эй! Ты куда смотришь? Вниз, вниз смотри!

Борис перевел взгляд вниз: мелькнули ужасающих размеров пулеметы, люк, больше похожий на ангарные ворота.

— Ниже!

Грязное, в каких-то бурых подтеках брюхо исполина, и под ним совершенно не к месту — легкий ажурный столик и такой же стул. На стуле развалился маленький пузатый человечек в шикарном фраке и буденовке с красной звездой. Лицо у человечка гладкое, лоснящееся, улыбка ехидная. А глаза грустные.

— Наконец! Приветствую вас, Борис Алексеевич! Разрешите поздравить с началом!

И голос у него красивый, уверенный — приятно слушать. Такие голоса бывают у политиков, священников и страховых агентов.

— С каким началом?

— Как с каким, Борис Алексеевич? Ну, что вы, право.… С началом восстановления конституционного порядка, конечно. А вы что подумали?

— Конституционный порядок.… А что это?

Человечек взял со стола запотевшую бутылку «Вайнаха», щедро плеснул в пузатый бокал.

— Будешь? А… ты же спишь! — Человечек медленно выцедил бокал, блаженно улыбнулся. — Какая все же это прелесть — не то, что какой-то там дагестанский!

Борис судорожно глотнул.

— О чем это мы? А! Ну, даете вы, Борис Алексеевич! Одичали тут совсем. Конституционный порядок — это конституционный порядок! Это право на жизнь, на работу, на свободу перемещения. На что там еще? Это право платить налоги, делать вид, что выбираешь президента. Самому выбираться.… Ну, это тебе не грозит. Право пить водку, смотреть рекламу. Мало тебе? Право спокойно ходить по улицам, даже вечером. Ты хочешь ходить спокойно по улицам?