Народная демонология и мифо-ритуальная традиция славян - [142]
«Гулялы на колодках — таки гульбишчэ летом на Троицу. Колыску повесят и колышуцца. А на Троицу колыхацца нельзя, — русаўки будут чэпляцца… Девки и паробки гуляли, а тадэ учули, шчо русаўки идуть, — и давай текать! Усе поутекали, а диўчына одна не утекла, дак яны <русалки> ее залоскотали. Утром люди рано жэнуть чэрэду, а она сыдыть, от ну, жоўта, нэжыва людына и ўсэ! Ну, маты забрала свою дочку у хату, и знае, шчо русауки залоскотали, дак не ховали, а цэлый год вона була у хате. У хате вона при людях не ела, при семье, а як воны поховаюцца, на двор повыходять и поставять ей страву (кашу, боршч), шчоб пара шла, — дак вона устае и хапае ротом ту пару. Нахапалась и обратно села там у запечку. И так цэлый год. А тадэ ужэ на Троицу вона ў ладки заляпала и кажэ: Наши идуть! — устала и пошла з русалкамы» (Дягова).
«Умэрла недавно деўка у суседа. На Светой <неделе> гуляють <и видят>: деўка сидить у колодца. Они забрали ее <домой>. Она за печку села и сидить. Жила до понедельника, а тады махнула рукой — и исчезла» (Дягова).
«То называецца Русалны тыждень, той самый Русалны — Троешны. Колись бачылы русалок на етум тыжни. Колись, люди казали, от, я таку казку чула, што ехаў чэловек из работы, а она подыйшла да села на воз. Села и едзе, и едзе, и едзе моўчкы. Чэловек спыниў етые волы на дворе. Она злезла да села от ў хаци, пришла нишчэчки. Як наливаюць обед, она пары нагнецца да ухопиць да й зноў сядзе моўчки. Седзиць и седзиць! Той ужэ чэловек давай жалицца батюшке: „Што робить, ў мене седзиць ў хаци?“ Кажэ <батюшка>: „Ты поглянь у вокно да кажы: „Ось яке чудо-чудо, што вяселье — брат из сестрою жэницца““. Той чэловек так и сделал. А вона <русалка> ответила: „Гусьцейша кроў будзе!“ Вот вун и зноў жалицца, кажэ, такэ вона ответила да и седзиць. А <батюшка> кажэ: „Да ты юй кажи: Ох да и чудо-чудо, вяселье едзе, — кум с кумою жэницца (которые дзиця похристять)“. На ето вона <русалка> кажэ: „О, етэ чудо! Пойду и я побачу“. Да забралася, да й пошла з хаты. Это таке расказывали старые люди, а Буг ё зна, я ж не знаю» (Стодоличи).
«Поехаў дед у поле грэчку боронить и прывёз русаўку на бороне. Прыехаў он у поле, а она села на борону. Як деўка она, села и не злезае. Он притяг ее домой. Она села на грубке (на печи), просидела до Сухого четверга, и ушла. Ничого не ела, она пару з горшков хватае…» (Челхов).
«Земля была незаклятая, таго шчо мэртвые люди ходили русалками, звали их русалками. Одна русалка жила ў семье. Обедать не обедала, ничего не ела, а всё сидить, як прядеть, як прядеть. Як семья обедать, пары наглотаецца и опять прядеть. А когда пришла пора ей идти, куда надо, поднялась и пошла, и клубки за нею покатилися…» (Семцы).
«Заклятия не было мертвецам, то приходять домой. Печку топят, и она на печке седить и пару хлебаить. Яны приходять и на печку залезуть. И лицо их (т. е. лицо тех самых умерших людей, что похоронены „без заклятия“). Как вечер, ставни закутают, шчоб яни в окна не глядели. Когда русалка появляется в доме, она кривляеть тебя как зря и кулаком будеть дразнить…» (Радутино).
«Баба иде полем. Жито по обыдви стороны. Иде ў сорочци молодэнька <русалка>, загнала скапочку <занозу> у ногу, а баба вытягла, а вона сама не могла. Подякувала, у долони заплэскала и пушла дальше… У билому, ў сорочцы» (Олбин).
«Пошоў дед творить пчолы, пчолы колись булы на дереви у колодках. Слышит: русалки идут. Он притаился и сидит. Одна <русалка> кульгае, кульгае и сидае под сосною <на которой дед сидел>. Просит его: „Злезь!“ Он сидить. „Злезь, ничого тоби не будеть. Вытягни мени дэрэво, у мене ножка болить, я дэрэво загнала“. Спускаецца он з тэе сосны, вытяг ёй <занозу>, скидае сорочку, раздер рукава и завязал ёй ногу» (Вышевичи).
«На Тройцу боялись идти на луг, на поле, — скрузь, бо тыждень Троецкий. Рассказывали бабы: ишло тры дивчат убраных, а одна так кульгала, кульгала да й осталась. Да йшоў чоловик. Она и кажэ: „Витягните мне дэрэво з ноги“. Да й он витяг, и она казала: „Николи горя не будеш бачыть!“» (Вышевичи).
«Бабушка шла у храм. Дывицца: бежать рядком по полю русалки. А одна бежить и плаче, малэнька: „На шчо ж ты, матёнко, мэни ножкы нэ розвязала?“ А баба звязочку розвьязала, — и вона побежала» (Олбин).
«Як хто умре святами, — не одевають долгую сорочку на того: мешает ходить. Чоловик косил у поле, русалка иде и просит, шчоб подрезали ей сорочку» (Днепровское).
«Один человек коня завёў выпасвать, а ночная пора була. Это було на Тройцу. Завёў коня да спутаў да шоў до дому. Идет вун вулицэю, шчо у село, — аж идуть, идуть девочки. Одна иде да кульгае. А то ж ишли росаўки, тые уперод, одна за однэю, а одна иде з самого заду да кульгае. Подыйшла до яго близенько да кажэ: „Дядэчко-соловейко, зними ты з мене етые путо. То ж моя маты не зняла з мэнэ п
