Народ лагерей - [28]

Эти люди — истинные аристократы. Держатся подчас свысока, всегда шикарно одеты, сытые и довольные. А за пределами лагеря, в местах работы, образовался слой бригадиров. Основой их авторитета служит не ранг, а качество работы возглавляемой ими бригады, а значит, и их собственной работы. Имущественных благ у них меньше, зато моральный авторитет выше. Бригадир в лагере — наипервейший рабочий аристократ.

А вокруг — везде и всюду, в бревенчатых избах и в земляных бараках, в бункерах, на дорогах и в мастерских, на заводах или в полях, в лесах или в шахтах — тысячи, десятки тысяч людей. Обычных, рядовых заключенных, мадьяризированное общеупотребительное название которых — «пленни». У пленного нет ничего: ни адреса, ни ранга, ни влиятельного поста. И ест он не на кухне, а получает свою баланду в углу барака, с сотнями таких же, как он сам.

* * *

Набросанная несколькими штрихами схема эта призвана отразить общественную структуру лагеря. Но это всего лишь скелет, мертвая конструкция, далекая от реальности. В действительности же скелет покрыт живыми тканями, мышцами, нервными волокнами. Живые организмы разрастаются, обызвествляются, возрождаются. Уходят поколения, уступая место новым, и в борьбе за жизнь меняются, формируются не только цвет кожи и черты лица, но и скелет.

Однако следует рассматривать не схему, а живое существо в целом. Организм его может быть больным или здоровым, но факт, что он находится в процессе изменения и развития. Не будем забывать, что нас интересует именно это развитие. И хотя хребет лагерей вначале не был иным, нежели сегодня, оба общества все же резко отличаются одно от другого.

Когда первые волны эшелонов с пленными докатились до лагерей, на гребне этих волн трепыхались тела полегче. Тот период был диктатурой толмачей сомнительной репутации. Разгул их продолжался недолго. Для работ на зоне требовались плотники и слесари, лазаретам нужны были врачи и фельдшеры, гаражам — шоферы. Конечно, дипломов или цеховых грамот ни у кого при себе не было, да их никто и не спрашивал. Чем и пользовались проходимцы.

Во всеобщем хаосе пронырам было раздолье. Взлеты и провалы карьеристов порой потрясали воображение. Помнится, один ефрейтор русин за какие-то четыре недели ухитрился дважды побывать шеф-поваром, раз — начальником зоны, затем — заведующим продовольственным складом и складом одежды. А потом сгинул неизвестно куда — то ли его перевели в другой лагерь, то ли он попросту растворился в общей массе пленных, да это и неважно. Его постигла судьба всех мошенников: ведь кроме того, что он знал русский, делать не умел ровным счетом ничегошеньки. Уход со сцены для него был неизбежен.

Рано или поздно эти ловкачи исчезали все как один. Были, однако, карьеры, начавшиеся именно в этот период и вызвавшие бурю самим фактом своего существования. Придется рассказать здесь об этом — о роли и влиянии евреев из трудбата, поскольку этот вопрос, наряду со многими другими, не сгладился за колючей проволокой, а продолжает вибрировать в пространстве и времени.

Без сомнения, трудбатовцы в этой войне были поистине потерпевшими крушение. Те, кто попал в плен на Дону ли, под Станиславом или же в Венгрии, всегда были жалкой кучкой уцелевших из целой роты. Были роты, где всего лишь горстке людей удавалось пережить ужасы фронта, жестоких морозов и безжалостность командиров. Многие в лице Красной Армии приветствовали своих спасителей, но были и такие, кто из последних сил тащился с отступающими частями; и все же большинство связывало с пленением самые радужные надежды.

В марте 1943 года в Саратов прибыл эшелон с пленными, среди которых находились двести трудбатовцев. Делегация их явилась к начальнику вокзала — все сплошь истощенные, оголодалые, оборванные. Начальник поинтересовался, что им нужно. Желаем, говорят, потолковать с главным раввином города. Но в Саратове нет главного раввина. Посовещавшись промеж себя, пленные спросили, где здесь живут богатые евреи. Начальник почесал в затылке. «Трудно сказать… — ответил он. — Таких поискать…» — «Найдем!» — ответили делегаты.

Под конец они извлекли на свет телеграмму, в которой обращались к президенту еврейской республики Биробиджан с просьбой открыть для них санатории и вообще позаботиться о соплеменниках, коль скоро они сюда прибыли. Вручив телеграмму, делегаты отбыли в город. Я слышал, что им действительно удалось собрать немного хлеба и денег, но эти даяния они получили не от евреев, а от других бедствующих горожан. Казалось бы, можно извлечь урок из этого факта.

* * *

К сожалению, урок извлечен не был, что привело к осложнениям. Плен многими воспринимался как период справедливого возмещения и воздаяния за перенесенные тяготы, как время отдохновения от трудов и беззаботного благополучия. «Мы это выстрадали», — твердили евреи, и здравый рассудок подсказывал, что ценой перенесенных страданий можно бы многому научиться. Если уж не что другое, то любой венгр предположительно должен бы усвоить: пора сословного господства в Венгрии закончилась. Былые привилегии, равно как и бесправие, больше не действительны: Миклош Каллаи и Мозеш Шварц угодили в плен на равных и равно обнаженными, как в свое время появились на свет. Дальнейший путь — путь коллективизма, труда и совместных, сознательно взятых на себя жертв. Всего лишь это и требовалось усвоить; однако, судя по всему, страдания учат не только добру.