– Это что? – спросил я, указывая на колонны.
– Это музей, – ответил отец.
Слово было непонятным, но мое внимание уже привлекло другое. Музей стоял на высоком обрывистом берегу реки. Было время половодья, и вода залила противоположный низкий берег. На оставшихся островках суши виднелись домики, окруженные белой пеной черемухи. Цветущие кусты ярко выделялись на темной воде, отразившей грозовую синеву. Кроме этих белых пятен, темно-синей воды и охватившей все небо тучи, я ничего не видел. Очевидно, близкий ливень затянул горизонт или просто мое детское зрение еще не приспособилось к таким просторам, но мне казалось что до самого края земли нет ничего, кроме вставших синей стеной воды и неба.
– Папа, что это? – спросил я, пораженный невиданным зрелищем.
– Это река. Она течет в море, где много воды.
– Где море?
– Далеко-далеко.
– Там? – спросил я, показывая вдаль.
– Да, – ответил отец, не поняв меня.
«Значит, это и есть синее море, как в сказке», – подумал я удовлетворенно.
Как мы пережидали дождь, я не помню. Запомнилось только, как отец нес меня домой. С реки тянул влажный ветер. Пахло молодой тополиной листвой и сырыми досками заборов. В лужах плавали лепестки черемухи. На западе лохматые облака приподнялись, давая место оранжевому закату. На фоне заката чернели башни и купола старинного монастыря, стоявшего на берегу реки. Он был для меня волшебным городом на берегу синего моря. Гораздо позднее я узнал, что в этом монастыре расположен автогараж.
Ложась спать, я всегда представлял себе море – то бурное, то тихое, с чайками, розовыми от восходящего солнца, то покрытое белыми барашками, которые оставляют на желтом песке клочья шипучей пены. Но во сне я видел его всегда одинаковым. Низкий берег с несколькими валунами, вдали серые скалы. У самой воды вросший в песок якорь. Он здесь очень давно и покрылся плотной коричневой ржавчиной. С массивной острой лапы свешивается зеленая прядь водорослей. От кольца якоря тянется тяжелая цепь, конец которой исчезает в воде. Иногда не нее садятся чайки. На берег катятся волны. Они лениво переваливаются через камни, у якоря закипают маленькие водовороты, цепь медленно покачивается. Потом волна сползает обратно, оставляя на берегу водоросли, пену и маленьких медуз. От горизонта, где море уже не серо-зеленое, а свинцовое, прилетает влажный ветер. Небо пасмурное, но солнце чувствуется за неплотной пеленой облаков. Но вот уже небо темнеет. Низкие темные облака быстро передвигаются и наконец сливаются в сплошную завесу. Всё окутывает синяя ночь, полная тайн и напряженного ожидания тревожных событий. Там, где невидимый берег выдается в море узкой косой, начинает лихорадочно мигать маяк. Волны выбрасывают на песок уже не крабов и медуз, а бутылки с записками, где сообщается о кораблекрушениях и зарытых кладах. Море с шумом кидается на берег. Удары волн тяжелые и глухие.
Я открываю глаза. Сон исчезает, но я продолжаю слышать шум прибоя. Мама наклоняется надо мной и говорит:
– Это салют по радио, Андрейка. Наши взяли еще один город.
И я сплю уже без снов до самого утра.
Плавучие мины
Мы, конечно, хотели стать моряками и твердо верили, что будем ими, когда вырастем. Но пока мы даже не видели моря. Как я завидовал мальчишкам, живущим где-нибудь в Одессе или Севастополе! Я представлял себе этих мальчишек загорелыми, в белых матросках. Вот они выбегают на берег. Ветер рвет их синие воротники, и волны ворочают на берегу мелкие камешки и раковины.
Однажды вечером Павлик сказал мне:
– Знаешь, Андрейка, что на берегу моря можно найти такую раковину, что, если ее приложить к уху, услышишь, как шумят волны?
Я вспомнил, что слышал где-то о таких раковинах.
– Нам бы такую, а? – продолжал Павлик.
– Да хотя бы камешек с морского берега, и то хорошо, – вздохнул я.
– Ну-у… на что он нужен, такой камешек-то?
Я не знал, зачем он нужен. Я сказал просто так.
Мы сидели в комнате Павлика и ждали, когда придут старшие. Было около десяти часов вечера. Мне уже хотелось спать, и чтобы не слипались глаза, я следил за ожившей от тепла мухой. Она лениво ползла по карте полушарий, пересекая Индийский океан от побережья Африки на юго-восток. «Корабль идет на зюйд-ост, – подумал я и посмотрел на ходики. – Если он приплывет в Австралию не позднее, чем через минуту, значит, мама скоро придет, а если не приплывет, то еще долго ждать».
Но коварная муха вдруг остановилась, а потом повернула на зюйд и поползла в Антарктиду. Мне стало грустно.
– Что-то долго мама не идет, – вздохнув, сказал я Павлику. Он молчал. Вдруг Павлик дернул меня за рукав и заговорил быстрым шепотом:
– Слушай, а ведь камень это тоже хорошо. Камешек, обточенный морскими волнами! Мы бы знаешь, что сделали? Мы бы его…
Но я так и не узнал, что мы стали бы делать с камнем, который лежал где-то далеко-далеко, за тысячи километров. С улицы постучали, и Павлик пошел открывать.
– Чья мама пришла? – нетерпеливо спросил я, когда он вернулся.
– Твоя, – тихо ответил Павлик. – У меня еще не скоро придет…
Я побежал к себе. Мама стояла посреди комнаты и развязывала платок, в воротнике и даже в волосах у нее блестел тающий снег. Я прижался к маме и уткнулся лицом в пальто, от которого пахло зимой.
