Напряженная линия - [7]

— Простите, что беспокою, это говорит Ольшанский. Помните, мы виделись на полустанке, я вам тогда сказал, что встретимся… Вот и встретились.

— Ольшанский? Ах, да… — ответила она, и в голосе ее послышалось такое безразличие, что у меня сразу пропало желание быть озорным. Я стушевался.

— Я хочу поздравить вас с началом боевой службы.

— Спасибо.

— И поблагодарить за привет…

— Какой привет?

— Вы передали с офицером, у которого кудрявая бородка!

— А-а… ну это шутка…

Трубка захрипела.

— Вы меня слышите? — продолжал я.

— Да, — ответила девушка таким тоном, который исключал всякую возможность дальнейшего разговора.

— До свиданья… — сухо закончил я, решив, что разговаривать нам больше не о чем.

Подъем был ранний, тревожный: ночью дивизия получила новую задачу — форсированным маршем выдвинуться южнее городка Малин.

Я увидел на карте комбата место сосредоточения дивизии. Оно было обведено красной овальной чертой на зеленом массиве леса близ Житомирского шоссе.

Шли очень быстро, привалы делали редко. Все стали сосредоточенными и серьезными.

Связисты шагали уверенно и привычно. Пылаев, прищурив глаза, о чем-то думал. Конечно, его мысли, как и мои, были заняты предстоящим боем. Я как-то не очень верил, что меня могут убить. Это свойственно молодости — верить в бесконечность жизни.

Мы шли к назначенному месту. В небе долго кружила «рама», оставляя за собой молочные бороздки. Через некоторое время три немецких самолета, внезапно налетев, ринулись на нашу колонну. Солдаты рассыпались по обе стороны дороги. Захлопали винтовочные выстрелы. Мы с Пылаевым, Сорокоумовым и Миронычевым остались у повозки и дали из автоматов несколько очередей по самолетам.

— Как спаренный пулемет! — захохотал Сорокоумов, обнажив наискось поставленные, потемневшие, как у заядлого курильщика, зубы.

В это время над головой пронесся вихрь.

«Из пулемета», — я инстинктивно пригнулся.

«Юнкерсы» не бомбили. Они взмыли вверх и ушли. На дороге лежали два только что убитых бойца с бледно-желтыми лицами.

Солдаты торопливо выкопали могилу в поле близ обочины, дали салют из винтовок и автоматов, и мы пошли дальше. Шагающий рядом со мной Сорокоумов внимательно посмотрел на меня и опытным взглядом пожившего уже человека определил, что командиру взвода немножко не по себе после налета.

— В сорок первом, — заговорил он, слегка шепелявя, — нас у Днепра бомбили, был такой грохот, что мы пооглохли все. Это я потом уже узнал от артиллеристов, что в такое время рот надо открывать.

Сорокоумов говорил буднично, спокойно и постепенно отвлек меня от мрачных дум.

В район сосредоточения полк пришел глубокой ночью, в непроглядной тьме, и сразу же батальоны развернулись в боевые порядки и начали окапываться.

Навстречу противнику была послана разведка.

— Уверенно вы по карте ходите, — сказал я комбату Оверчуку.

— Я — что! — ответил комбат. — Вот Ефремов с Перфильевым по азимуту хоть лесом, хоть степью тютелька в тютельку приведут. Степью еще труднее ходить: она, брат, обманчива, и ориентиров природных на ней нет. На Центральном фронте пришлось нам по ней походить… — И вдруг, точно перебив самого себя, закончил резко: — Дайте ротам связь.

Осевую линию к роте, окапывавшейся в центре, повел Сорокоумов. Это была самая ответственная линия: она соединяла с батальонным коммутатором провода двух соседних рот. Эти роты связью обслуживали новички.

Миронычеву я поручил навести линию в минрепу, расположенную в овраге за КП батальона. Пылаев остался на ЦТС.

Выкопав совместно со мной небольшой окоп буквой «Г», он уселся в нем и, прислонив трубку к уху, стал ждать.

— Сорокоумыч навел, — вскоре доложил он.

Потом последовали сообщения от Миронычева, от новичков из рот, и линия заработала. Командиры подразделений сообщили комбату о ходе оборонительных работ, о дозорах, полевых караулах. Впереди слышался нарастающий орудийный гул, сопровождаемый временами монотонным рокотом вражеских самолетов.

— Наступают, — лаконично заметил Оверчук, высунувшись из своего окопа, который находился рядом с нашим.

Я подменил на дежурстве Пылаева, уставшего от похода, замученного флюсом.

— Подежурю… не хочу спать, — уверял он, но, сменившись, пристроился в уголке окопа и тут же заснул крепким сном.

Предположение Оверчука подтвердилось. Становилось все тревожнее. Полковые связисты притянули свой провод, подав его конец к нашему коммутатору. Из штаба стали звонить оперативники, требуя срочно представить схему обороны батальона, а артиллеристы запрашивали о наличии боеприпасов к минометам и пушкам.

Я сидел и слушал переговоры, старался уяснить себе сложившуюся обстановку.

Мне было известно, что Первый Украинский фронт, в состав которого входила наша дивизия, развивая после освобождения Киева стремительное наступление, выбил противника из Житомира. Но всякое наступление имеет наивысшую свою фазу и фазу затухания. Не всегда победы можно считать заслугами, а поражения — промахами полководцев. Фронтом командовал очень способный генерал Ватутин. И если бы все дело сводилось к умению руководить, то наш успех был бы обеспечен.

Нет, для наступления, кроме умения воевать, нужно должное количество войск, техники, снарядов. Мне тогда еще не было известно, что на нашем участке всего этого было недостаточно в условиях, когда Гитлер бросил на нас отдохнувшую после африканского похода, пополненную личным составом и машинами танковую армию Роммеля.