Наполеон. Отец Евросоюза - [83]
И действительно, эти молодые войска не уступали старым в героизме: об этом свидетельствуют тысячи эпизодов. При штурме Кайи, взятой лишь после шести бесполезных атак, они исторгали у Нея и Наполеона крики восторга. В сражении при Любнице у генерала Жирара снесло часть черепа; казаки хотели прикончить его, но гусарский адъютант Гитье вырвал генерала из их рук, посадил его с собой на лошадь и спас, и Жирар, оправившись после трепанации черепа, вернулся в строй и сражался при Линьи. При Линденау гусар Фуше был ранен одной пулей насквозь через обе ляжки; он отказался идти в госпиталь и вместе со своим полком совершил весь остальной путь отступления во Францию.
Но Наполеон быстро состарился; им часто овладевала неодолимая сонливость; он уснул под гром орудий в траншее при Бауцене и во время страшной битвы при Лейпциге. Верховая езда утомляла его; болезнь желудка, ставшая причиной его смерти, часто причиняла ему жестокие страдания; в промежуток между сражениями при Дрездене и Лейпциге он провел несколько недель в полном бессилии и бездействии. Но невероятными усилиями воли он возвращал себе бодрость. И, чем больше он чувствовал, что силы покидают его, тем нетерпеливее он требовал от всех слепого повиновения. Меньше, чем когда-нибудь, слушал он теперь своих советников. Но если он вновь в полной мере сохранил свою магическую власть над войсками, его помощники уже не внушали прежнего доверия. Они были утомлены, недовольны и завидовали друг другу. По горло насыщенные почестями и богатством, они страстно жаждали покоя. Бертье мечтал об охоте в своем прекрасном поместье Гробуа; притом он хворал слабостью мозга, которая не раз мешала ему в точности исполнять приказы Наполеона. Даву, один стоивший нескольких дивизий, был отодвинут Наполеоном на второй план, может быть, из тайной зависти, и командовал из-под начала небольшим корпусом в северной Германии. Ланн умер, Массена ушел на покой, Мюрат изменил, Бессьер и Дюрок скоро падут на поле брани. Макдональд, превосходный теоретик, на деле обнаруживает все большую нерешительность. Мармон думает лишь о том, как бы стоять на виду; он мрачнее, чем когда-либо: «Его уста не знали улыбки». Гувион Сен-Сир продолжает критиковать вся и всех: в России он насмехался над приказами «монсиньора маршала Удино». В капанию 1813 года он убеждает Мортье оставить Вандамма без всякой поддержки и доводит его до гибельной капитуляции. Вандамм заслуживал бы маршальского жезла, будь он не так сух, язвителен и резок. Жомини, начальник штаба Нея, вскоре предаст Наполеона, что еще раньше сделали Моро и Бернадотт, которых мы видим в эту кампанию во главе вражеских войск. Наполеон вынужден поручать командование корпусами новым военачальникам, такими как Бертран и Лористон, которые, будучи инженерными или артиллерийскими офицерами, никогда не командовали пехотой. «Если бы император вздумал наказывать всех, кто обнаруживал недостаток усердия, ему пришлось бы остаться почти без единого из своих маршалов». Это признание вырвалось у Марбо, отнюдь не настроенного враждебно. Дисциплина ослабела; осудив на смерть двух мародеров, Экзельман одного прощает, а другого велит расстрелять в упор, предварительно условившись с ним, что даст ему убежать после мнимой казни; но эта хитрость открылась, и солдаты его дивизии немало издевались над ним. Деятельность интендантства по снабжению войска провиантом и одеждой, можно сказать, прекратилась.
В начале 1813 года министр Лакюэ де Сессак отправил в Германию обоз, доставку которого за Рейн он поручил немецким подрядчикам, причем не послал ни одного французского агента присмотреть за сдачей товара. Пруссаки присвоили себе весь обоз, то есть более чем на 12 миллионов вещей, столь необходимых французским войскам. Ротные командиры ничего не получали, и их солдаты, голодные и изнуренные, рассеивались по дороге. Приходилось остаток войска посылать на мародерство – забирать в окрестных селах дрова, солому и съестные припасы. Сами офицеры вынуждены были, чтобы прожить, участвовать в грабительстве своих солдат. Таким образом все узы ослабевали. Правда, армия обнаруживала героическую стойкость, мужество и преданность, достойные удивления; но этим едва отесанным новобранцам, которых приходилось обучать всему даже во время переходов и которые существовали единственно грабежом, было далеко до победителей при Флерюсе, Маренго и Аустерлице.
Ослепление Наполеона. Нескольких приказов, напечатанных в Монитерп, было достаточно, чтобы снова двинуть Францию в поход. И гордый тем, что по его слову из земли выросло столько новых легионов, Наполеон снова чувствовал себя непобедимым. Никогда он еще с такой спокойной самоуверенностью не направлял свою политику на полный выигрыш или потерю. Тотчас вслед за русским походом был короткий промежуток, когда он мог бы заключить выгодный для Франции мир. Правда, ему пришлось бы отречься от мысли о всемирном владычестве, но у него осталась бы все же прекрасная держава, завещанная ему революцией: Галлия до Рейна. Русские нерешительно вступали в пределы Германии. Некоторые из советников царя хотели остановить войско на Висле. Кутузов указывал царю на крайнюю изнуренность армии, Румянцев выставлял на вид настоятельную необходимость мира. Прусский король заявлял, что желает остаться верен союзу с Францией. Австрия не была в силах начать войну; Меттерних еще не смел требовать от своего господина, чтобы он порвал со своим зятем единственно потому, что счастье отвернулось от последнего. В эту минуту Наполеон мог еще предотвратить образование коалиции, привлечь на свою сторону Австрию, предоставить ей Италию и оставить прусского короля самого ведаться с прочими немецкими государями в видах создания единства Германии. Франция осталась бы еще довольно обширной в пределах до Альп и Рейна. Но Наполеон не догадывался ни об усталости Франции, ни об ожесточении Европы. Он думал, что Франц I никогда не пойдет против своего зятя, точно австрийский император должен был относиться к семье по-корсикански. В немцах он был уверен, зная их партикуляристический дух. Наконец, проиграв ставку в России, он с болезненной страстью и слепым упорством игрока желал отыграться. До последней битвы, до Лейпцига, весь план его действий сводился к тому, чтобы не уступать ни пяди из своих завоеваний.
