Наполеон. Отец Евросоюза - [14]

4) Имперский рецесс и секуляризация. Вслед за Швейцарией наступила очередь Германии. По Люневильскому договору князьям, лишенным своих владений, должно было быть выдано вознаграждение при совместном посредничестве Франции и России. Главная роль в разрешении этой сложной задачи, естественно, выпадала на долю Франции. Дело было улажено в Париже; немецкие князья самых знатных родов дожидались в передней первого консула или заискивали перед Талейраном, лаская его собачку и умышленно забывая на его письменном столе табакерки, наполненные золотом, чтобы тем придать больше веса своим ходатайствам. Напротив, к представителю России, Маркову, никто не обращался; его влияние было сведено к нулю. Здесь разыгрался жалкий фарс: бессильные жалобы обездоленных светских и духовных князей слились с ликующими голосами наиболее могущественных, которым удалось еще увеличить свои владения. Немецкие историки краснея говорят об этих днях унижения, ознаменованных столь постыдным торгом. Проект секуляризации, предложенный Францией 23 февраля 1803 года, был обращен в имперский рецесс, принят рейхстагом 24 марта и, наконец, санкционирован императором Францем II 27 апреля 1803 года. Уже произведенная здесь территориальная разверстка своими главными чертами предуказывала ту форму, которую Бонапарт намерен был придать Германии. Уцелело только одно большое церковное княжество, а именно регенсбургское архиепископство, где был водворен Дальберг, архиепископ майнцский, в котором Бонапарт угадал своего будущего клеврета. Из вольных городов только шесть сохранили автономию: Бремен, Гамбург, Любек, Франкфурт-на-Майне, Аугсбург и Нюрнберг. Утрата самостоятельности целым рядом церковных княжеств и вольных городов лишила Австрию всей ее клиентелы, беззаветно преданной ей в течение стольких веков. Напротив, Пруссия увеличилась и окрепла: она потеряла 127 000 подданных на левом берегу Рейна, но взамен приобрела 500 000 в Вестфалии и Тюрингии с беспрерывной территорией и более удобной, чем прежде, границей. Баденский, гессенский, дармштадтский, вюртембергский и баварский дома, находившиеся в родственных связях с русским царем, также приобрели обширные владения. Этими уступками Бонапарт старался угодить императору Александру; в то же время он хотел вознаградить этих государей за верность союзу с Францией. Всего более в выигрыше оставалась Бавария. Взамен Юлиха, Цвейбрюкена, рейнского Пфальца и других разбросанных земель она получила епископства верхнего Майна, церковные земли и вольные города на баварском Дунае, благодаря чему ее владения составили одну сплошную территорию, а население увеличилось на 300 000 человек. Первенствовавшие на севере Гогенцоллерны и на юге – Виттельсбахи могли надеяться теперь на осуществление самых смелых своих надежд. Еще в 1789 г. Мирабо сказал: «Отдельные немецкие государства различаются между собой не больше, чем французские провинции». Рецесс 1803 года значительно упростил сложную политическую систему Германии; достаточно вспомнить, что в XVIII веке в Германской империи было от 1800 до 1900 автономных государств, а в федерации 1815 года из них уцелело только 39. Этой коренной переверсткой территории старой империи Бонапарт несокрушимо упрочил идею германского единства. Ошибкой с его стороны было то, что позднее он испугался этой идеи и стал бороться против нее. Его жестокая расправа с Германией пробудила в немцах сознание общности их отечества. Европа в конце концов предоставила бы Франции рейнскую границу, и протест Англии остался бы одиноким и бесплодным, если бы не беспрерывные вызовы и нашествия Наполеона.

В итоге Бонапарт беспрестанно нарушал мир. Франция постепенно накладывала руку на все соседние государства. Под давлением Годоя, которого Бонапарт сумел терроризировать, слабый Карл IV подчинил политику Испании политике первого консула. Судьба Германии властно решалась в Париже постановлениями французских министров. Голландия, Швейцария и Италия стали в полную, лишь слегка замаскированную зависимость от Франции. Немецкий историк Генц верно формулирует это положение дел: «Франция больше не имеет границ, потому что все прилегающие к ней государства фактически, если еще и не юридически, составляют уже ее достояние или должны стать ее собственностью при первом удобном случае». Английский посланник лорд Уайтуорс протестовал против действий Бонапарта, ссылаясь на договоры. «Очевидно, – отвечал ему Бонапарт, – вы хотите говорить о Пьемонте и Швейцарии. Вот безделица! Это надо было предвидеть во время переговоров». Возможность новой войны радовала Бонапарта. Война была для него личной потребностью, и он считал себя «призванным воевать почти беспрерывно».

Нарушение Англией Амьенского мира. Не меньше жаждали войны и англичане, чтобы сокрушить соперника, ставшего более опасным, чем когда-либо. Они не постеснялись даже нарушить Амьенский мир: Аддингтон очень ловко поставил эвакуацию Мальты в зависимость от принятия на себя европейскими державами той гарантии, которая требовалась от них по договору; он знал, что некоторые державы, и в том числе Россия, намерены не брать на себя этой гарантии. Под этим предлогом эвакуация бесконечно откладывалась, между тем как Бонапарт однажды, в припадке ярости, какие бывали у него нередко, воскликнул, что «предпочел бы видеть англичан в предместье св. Антония, чем на Мальте». Англичане продолжали занимать Александрию, и Себастиани в одном из своих донесений обвинял генерала Стюарта в покушении на его жизнь. Вместо того, чтобы вернуть Декану французские города в Индии, английские комиссары взяли в плен генерал-адъютанта Бино, которому было поручено восстановить в Пондишери французское владычество, вместе с его отрядом в 1600 человек (сентябрь 1803 г.). Кроме того, Англия дала приют у себя французским эмигрантам и их вождю, графу д’Артуа, всем уцелевшим деятелям вандейского восстания и шуанской войны, а также заведомым заговорщикам вроде Жоржа Кадудаля. Их заговоры делались на английские деньги; на английских судах они ездили во Францию. Англия всем своим влиянием поддерживала контрреволюцию; Питт неизменно ставил реставрацию Бурбонов условием мира. Восстановить во Франции традиционную монархию, снабженную лишь более либеральными учреждениями, и сократить французскую территорию до прежних ее пределов, лишив ее всех завоеваний, совершенных республикой, – таково было желание всякого английского патриота. Но неизбежной сделала войну экономическая политика первого консула. Он старался развить французскую промышленность и потому отказывался заключить какой-либо торговый договор с Англией. Он принял суровые меры, почти совершенно закрывшие продуктам британской промышленности доступ в порты Франции и ее союзников. Он явно начинал континентальную блокаду, насколько это было возможно при существовании того неискреннего мира, каким формально регулировались отношения обоих государств. Такое нарушение интересов британской торговли в глазах торгашей-англичан было непростительным преступлением. Война становилась неизбежной в ближайшем будущем.