Наполеон, или Миф о «спасителе» - [139]

Интерес к судьбе изгнанника не убывал. В 1817 году широкий резонанс получили запрещенные позднее апокрифические мемуары Наполеона «Рукопись, неизвестным путем доставленная со Святой Елены», написанные, по всей видимости, Люлленом де Шатовье, женевцем, другом мадам де Сталь. Но их совершенно затмил «Мемориал Святой Елены», опубликованный в 1823 году Лас Казом. «Мемориал» стал, вероятно, самой читаемой книгой XIX века, она выдержала четыре издания, выходившие с постоянно вносившимися исправлениями и добавлениями; последний, четвертый выпуск 1842 года был снабжен иллюстрациями Шарле. В книге Лас Каз собрал высказывания, сделанные Наполеоном в 1815–1816 годах. И какие высказывания! Роялистские памфлеты превратили Наполеона в наследника революционного террора и последователя Робеспьера. И Наполеон не отказывался от этого наследства.

«Император, — пишет Лас Каз, — говорил, что Революция, несмотря на все ее мерзости, все же способствовала возрождению наших нравов». Человек, порвавший с идеологами, признает «неотразимое влияние либеральных идей». И добавляет: «Ничто не смогло бы поколебать или уничтожить великие принципы нашей Революции. Эти величественные и прекрасные истины должны существовать вечно — таким блеском, монументальностью и притягательностью мы их наделили». Из «Мемориала» явствует, что Наполеон не только освобождал, но и сплачивал народы: «Импульс уже дан, и я не думаю, что после моего ухода и краха созданной мною общественно-политической системы в Европе можно будет достичь всеобщего согласия иначе, как путем объединения и конфедерации великих народов». Защита революционных завоеваний и объединение народов Европы — вот две основные причины затяжных войн, ответственность за которые возложили на Наполеона, хотя на самом деле они были развязаны абсолютными монархами. Если эти высказывания действительно были сделаны в 1816 году, то адресовались они вигам, английским либералам, от которых узник ждал смягчения своей участи.

Выбор Наполеона не случайно пал на Лас Каза: он знал, что его доверенное лицо ведет дневник и, как бывший эмигрант, живший в Лондоне, этот человек найдет нужные слова, способные обворожить общественность Англии. Однако высказывания Наполеона, вероятно, отредактированные и адаптированные Лас Казом к политической ситуации 1823 года, адресовались также и международной общественности. В них Наполеон использовал в своих интересах две нарождавшиеся в XIX веке силы: национализм и либерализм, с которыми прежде боролся. Заложник Священного союза, свергнутый монарх, он хотел затушевать антилиберального Цезаря, чтоб рельефнее выделить Наполеона-демократа, солдата Революции, совершенной уже не только буржуазией, но и четвертым сословием. Задача, которую ему вряд ли удалось бы осуществить, если бы не сочувствие, вызванное к императору в связи с его мученическим затворничеством на Святой Елене. Этот жалкий отшельнический финал на омываемом волнами утесе потряс воображение романтиков.

Целое поколение «сынов века», воспитанных на бюллетенях Великой Армии, нашло в «Мемориале» тот отзвук битв, которого их лишила реставрированная монархия. Разве отец Виктора Гюго не воевал в Италии и Испании, а отец Александра Дюма — в Египте? Романтизм, поначалу роялистский, впал позднее в поэтический бонапартизм, оказав наполеоновской легенде ту литературную поддержку, без которой она не имела бы столь оглушительного успеха. Империю по-разному, но воспевали: Гюго и Бальзак, Мюссе и Виньи; менее талантливо — Дюма и Эжен Сю.

Со своей стороны чиновничий мир воздыхал по золотому веку бюрократии, в который вылилось царствование Наполеона. Народ же пребывал в уверенности, что именно его интересы Бонапарт защищал в Брюмере. Луи Жоффруа создал «апокрифического Наполеона»: император, покорив Россию, а затем Восток, становится властелином мира. По пути из Сиднея в Капштадт он проплывает мимо Святой Елены, но приказывает адмиралу Дюперре не причаливать к берегу! Жерар да Нерваль — в восхищении. Гюстава Флобера это не волнует. Легенда достигла апогея в 1840 году, когда останки Наполеона были возвращены на родину. Она обеспечила успех Наполеону III. Гизо ворчит: «Это кое-что да значит — быть одновременно национальной славой, гарантом Революции и принципом власти». Поражение при Седане знаменует закат мечты о династии «наполеонидов». Но представление о том, что плебисцит и воззвание к народу — единственный путь, способный примирить демократию и опирающегося на сильную власть «спасителя», не умирает. Франция ждет своего «спасителя», чтобы взять реванш за поражение во франко-прусской войне и отвоевать Эльзас и Лотарингию. Она возлагает надежды на Йену, рассчитывает найти Бонапарта в Буланже, а в 1900 году аплодирует «Орленку», пьесе, авторы которой, воспитанные на «Последнем классе» Доде и «Воспоминаниях» Марбо, предвосхитили фатальные порывы войны 1914 года. К Наполеону возвращается былая слава. Он вдохновляет военных, живописцев и писателей: от Жобара до Детайя, от Сарду до д'Эспарбеса. Это его реванш, художественный и литературный Брюмер. Ушли в прошлое сомнения старых республиканцев — ярых поклонников Кине и де Ланфрея, помалкивают сторонники легитимной монархии, верившие трактату Ипполита Тэна «Новый режим», где Наполеон изображен кондотьером. Никогда еще издатели Шарли и Раффа не выпускали такого количества книг и гравюр, посвященных «спасителю», как в 1885–1914 годах. В самом деле, литературный персонаж, подобный Тристану или Дон Жуану, перешел в другое измерение, эволюционировав от легенды к мифу.