Наместник ночи - [9]
Все, что осталось от трудов Франца и мистера Бэрила, от работы, в которую они вложили столько любви, внимания и времени, – пустая коробка и стеклянное крошево. Ветер подхватывал разноцветные оторванные крылышки и уносил прочь.
Они все погибли.
Франц обернулся к Мюриель – его щеки были красны, ноздри раздувались. Мальчик сжал пальцы в кулаки, больше не намереваясь притворяться. В этом не было смысла. Тетушка же довольно блеснула бусинами глаз и ухмыльнулась. На ее лице сияло торжество – Франциск его мгновенно узнал.
– Терпеть не могу животных, – негромко и чопорно протянула Мюриель. – Но больше всего – невоспитанных детей, которые не знают свое место.
Глава 3 об имени ключа
Франциск стоял у окна.
Его взгляд блуждал по черным корявым деревьям сада, которые обступили дом будто древние часовые. Тетушка Мюриель была добра и не стала долго гневаться и даже позволила мальчику спуститься к ужину, хотя мать настаивала, что Франц должен быть наказан и заперт в комнате. Ладно хоть с Филиппом не стали разделять. Едва зайдя в их спальню на втором этаже (кажется, именно на это окно он тогда смотрел?), младший брат окинул комнату безжизненным взглядом, стянул с плеч плед, разделся и, даже не выказав возмущения бледно-голубыми обоями в мелкий цветочек, сразу лег в кровать.
Дорога вымотала его. Вероятно, это даже мать заметила – Филиппа не стали трогать и позволили пропустить ужин. Наверняка Делайла уже предупредила Мюриель про особенность младшего близнеца. Обычно Филиппу разрешали то, чего не позволили бы Франциску, – считалось, что старший хоть и со странностями, но здоровый. Как минимум, физически.
Франц и сам не знал, как выдержал ужин. Пока молчаливая служанка приносила одно блюдо за другим, тетка сверлила мальчика алчным взглядом, нарочно вызывая в нем гнев. А если бы он сорвался, вину бы свалили на него – как так, вновь надерзил старшим! Тетушка же Мюриель осталась бы благодетельницей, несмотря на то что ее сальные глазки говорили больше, чем язвительные слова.
«Я не доставлю ей такого удовольствия, – решил для себя Франц. – Так просто ей меня не сломить. Я еще покажу этой карге».
Франц не знал, что собирался показывать, но бедокурить был горазд. И если тетушка хотела войны, она ее получит. Однако теперь он будет умнее. Теперь Франциск будет действовать украдкой, и тогда… да, тогда посмотрим – кто кого!
Но после ужина, когда мальчик вернулся в комнату и принялся разбирать чемоданы (Филипп по-прежнему лежал, и Франц разложил одежду брата вместо него), он вдруг осознал, чего лишился. Боль от потери навалилась разом. Когда скудные пожитки нашли свое место в бледно-голубой, будто лицо больного, комнате, Франциск подошел к окну и сделал вид, что смотрит на закат, а сам дал волю тоске и обиде.
Глаза щипало от слез. Мальчик глядел на дорожку под огромным кленом, который на фоне сумеречного неба походил на косматого великана. Худенькие плечи Франца дернулись, он тяжело и часто задышал и со всей силы стиснул побелевшими пальцами подоконник.
«Ненавижу! – звенело в голове. – Чертова тетка! Надо бежать!»
– Франц, – тихонько позвал за спиной брат.
Но Франциск не откликнулся. Он знал, что Филипп чувствует его страдания, но не хотел об этом говорить. Мальчик поднял руку и приоткрыл раму, и тут же в комнату ворвался ветер с реки. Порыв дернул занавесь, ткань взметнулась вверх, накрыв Франца с головой. Из окна второго этажа открывался вид на реку – и там, далеко у горизонта, над ручьистой лентой гасла алая полоска света.
Тьма приближалась.
То ли ночь, то ли ненависть накатывала волнами, принося озноб и мрак вместе с резкими и не по-летнему прохладными порывами. От ветра по коже побежали мурашки. Да еще эта белая занавеска, будто гигантская паутина, раздувается и опадает, то накрывая с головой, то вновь взмывает вверх. Вот позади Франца снова выросла высокая черная тень. И на этот раз, кажется, не от занавески… Он почувствовал, как полумрак позади сгущается, формируясь в нечто… Нечто…
И эта занавеска…
Будто паутина…
Паутина…
Накрывает, обездвиживает.
Франц опомнился, уже когда совсем окоченел. Он протянул было руку, чтобы закрыть окно, но вдруг со страхом понял, что пальцы не слушаются. Что-то гигантское и черное уже свило вокруг него кокон и вонзило жвалы в сердце. Франциска обдало волной холода, а на коже выступил противный липкий пот.
«Только не это…»
Нужно взять себя в руки, пока не поздно. Иначе он переступит ту грань, за которой начнется… «Нет, все будет хорошо. Ну же, шевелись! Захлопни эту чертову раму!» Франциск наконец смог согнуть пальцы и медленно поднял руку, но, прежде чем коснулся окна, на мир обрушилась тьма. Все поглотила смольно-черная ночь, и лишь тонкая полоска заката алела на далеком горизонте.
Франциск застыл. И тут понял, что темнота ненастоящая. Она только в голове, только в его голове…
– Тише, тише, прекрати!
Перед глазами поплыло, колени подогнулись, и в отчаянной попытке устоять Франциск вцепился во что-то невидимое во мраке – должно быть, в подоконник.
– Дыши, дыши глубже… Успокойся.
Мальчик приоткрыл рот и судорожно втянул воздух. Встревоженный Филипп что-то сказал, но голос донесся до Франца будто из-за стены пространства и времени. Мир стремительно густел, кокон становился плотнее, и внутри его стало душно; Франц дышал все чаще и чаще, но без толку. Сердце подпрыгнуло и, вздрогнув, зачастило резкими толчками.
