Наместник ночи - [48]
И вновь – крик.
Истошный, безумный.
– За ложь каждый рас-сплачивается с-сам. С-с-сам! И запомни, личинка, прежде чем с-станешь имаго, запомни хорошенько: нет ничего хуже лжи с-самому с-себе. Именно за это расплачивается мой с-слуга. Не я виноват в его горе. А он с-сам. С-самообман, маленький лжец-с, ведет тебя в черную бездну!
Глава 13 о Цветах Памяти
Франциска окружала плотная, непроницаемая чернота. Чернее ночи.
Чернее самого темного подвала.
Чернее зрачков, которые когда-то были у голубоглазого хризалиды.
Франц моргнул. И еще раз. Ничего не изменилось, и он засомневался, действительно ли моргал? Не было ни единого проблеска света.
Вдруг он понял, что попался. Это ловушка.
Он тяжело, шумно задышал. Попытался успокоиться, говоря себе разумные, хорошие слова, которые обычно произносил в таких ситуациях. Не помогло. Дышалось тяжелее с каждой минутой. Скоро и вовсе нельзя будет сделать ни вдоха.
«Темнота уйдет! – в отчаянии крикнул про себя Франц. – У меня все получится!»
Но не получалось.
Чтобы придать какую-то форму темноте, мальчик принялся ощупывать себя: вот его ноги, на ботинках что-то мокрое, скользкое. Грязь. Кажется, листья. Он провел пальцами выше, ощущая полосы на вельветовой ткани штанов, потрогал живот. Грудь поднималась и опускалась. Он дышит. Все хорошо. Дальше – шея и лицо. Кожа холодная, липкая. Вот подбородок, щеки, нос…
Когда пальцы коснулись глаз, Франц замер.
Он попытался нащупать глазные яблоки, но ощущал только запавшие веки и тонкую кожу на дне глазниц.
Сердце пропустило удар. Затем вздрогнуло и забилось так быстро, что Франц начал задыхаться. Он понял, что слеп.
«Это видение, просто видение! Это неправда! Это просто ловушка и где-то должен быть выход!»
Франц упал на четвереньки и пополз вперед, шаря по полу руками. Наконец он больно стукнулся лбом обо что-то деревянное. Это оказалась дверь. Мальчик нащупал ручку и дернул за нее.
«Выпустите меня! Выпустите!»
Франц бился в дверь так, что она дрожала. Но не поддавалась.
«Филипп! Филипп! – задыхаясь, в изнеможении позвал он. – Филипп!»
Но брат не пришел.
Вокруг была лишь темнота.
И в ней он был один.
Один.
С громким хрипом Франц заколотил по земле ногами и руками. Открыл глаза и замер. Оказалось, он лежал на мягкой подстилке из листьев, укрытый пледом, и все видел. Вокруг покачивались Цветы Лжи и колоски лесных трав. В просвет между ветвей заглядывала огромная луна. Деревья над головой изгибались и сплетались черными ветвями, по которым перебегали огромные черные белки и скользили тени.
Приподнявшись на локте, Франц увидел в паре шагов от себя брата. Филипп спал, тоже закутавшись в плед. Его плечи слабо поднимались и опускались в такт дыханию.
Откашлявшись, Франциск отбросил плед и, пошатываясь, встал на ноги. Щеки были мокрые от слез, его вело из стороны в сторону. Пальцы саднило. Мальчик поднял руки к лицу: под ногти забилась грязь. Видимо, он царапал землю во сне, пытаясь выбраться из несуществующей ловушки.
Это был кошмар.
Ужасной двери нет.
А вот глаза у него есть.
По-прежнему лихорадило. Нужно что-то сделать, иначе приступ вернется. Дрожа всем телом, Франциск кинулся к краю поляны, где на стволе поваленного дерева сидел Калике. Монстр смотрел в темноту леса, подперев рогатую голову рукой.
Возможно, бывший Ветер Полуночи теперь единственный, к кому может пойти Франциск. Услышав шаги за спиной, Калике повернул голову, и серебряные бубенцы в бороде плаксиво тенькнули. Увидев лицо мальчика, монстр даже привстал.
– Калике!
Франциск, лишенный любви брата, чувствовал, что лишь один Калике может дать ему то, в чем он так нуждался.
И монстр распахнул гигантские объятия.
Мальчик бросился к ветру и уткнулся лицом в длинную шелковистую шерсть. Прижался к теплому, мохнатому телу.
– Франциск…
Францу было слишком одиноко в это мгновение.
Он бы никогда не позволил себе плакать при незнакомце, но сейчас… Ему была нужна хоть капля любви. Человечности.
Добра. В этом мире жестокости, боли и страха он искал защиты.
У кого бы то ни было.
Даже у монстра.
Ведь это же Калике.
Его объятие было таким теплым, таким понимающим…
Калике присел на бревно, и Франц спрятал лицо на широкой груди, обросшей длинной волнистой шерстью. Он глотал слезы, пытаясь остановить их, но не мог.
Калике наклонил голову. На миг лунный свет померк, заслоненный гигантскими рогами.
– Плачь, – выдохнул он.
– Мм?..
Франц поднял лицо и посмотрел на монстра.
На него глядели мудрые, древние глаза Ветра – того, кто видел тысячи рождений под этой луной. Мерцали звезды, иногда скатываясь по черному бархатному небу искрящимися слезинками. Листва высоко на верхушках деревьев шевелилась и шептала, наполняя ночь завораживающими звуками.
– Ч-что?
– Я сказал: плачь, – тихо шепнул Ветер.
От этих слов на глаза вновь навернулись слезы. Но их и так было уже слишком много. Франц знал, что должен перестать.
Ветер прищурил серебристо-белые глаза-луны, которые светились в полумраке даже ярче, чем та, которую они отражали.
– Когда плачешь, ты позволяешь себе чувствовать, дитя. Ведь тебе больно?
Франц вздрогнул.
– Да-а-а… тебе больно.
Когда они вышли из пещеры Богомола, едва живые, Калике ждал их у входа. И Франц бросился к монстру, ища защиты. Кричал. Плакал. Звал. Просил помочь безымянному хризалиде, несчастному стражнику, который с ними не вышел, оставшись в ужасной Пещере Правды один на один с Богомолом. Мальчик мог только представить, какие ужасы ждут бедного слугу, обманувшего своего хозяина.
