Намаскар: здравствуй и прощай - [22]

{20} .)

Одиннадцать часов. Ночь. Оля успокоилась. Спит рядом. Желаю ей мягких сновидений. Оле нужна мягкость после всего, с ней претворившегося. Работаю при фонаре. В коридоре – шаги…

24.07. Калькутта

(До 1911 года Калькутта была столицей Британской Индии. В названии звучит имя тёмной и яростной богини Кали.)

Ох, безумные дни. Многое случилось. Слов для этого нужно в излишке; ни сил, ни времени нет, поэтому останусь краток.

Вчера абзац я не закончил – вслед «шагам» записанным обнаружил, что Оля не спит. Разговоры начались долгие; лишь к четырём уснула Оля полноценно, но тогда о Дневнике я думать, конечно, уже не мог.

Сейчас всё разрешилось кровью и дождём. Успокоилось. До отъезда в Бхубанешвар – 5 часов. Расскажу в последовательности.

Повелось всё от Бодх-Гаи, когда лежал я в скупости движений, в жару, бредливости. Оля придумала страхов во множестве о том, что болезнь моя окончится печально. Не меньше переживаний случилось от насекомых, виденных нами в излишке, от заразы, которую способны они укусом перенести. Фоном к чувствам этим было томление от жизни неприятной, прежде незнакомой. Нет событий, звуков привычных, и сознанию отдохнуть не в чем – так начиналось утомление, от каждого дня тяжелеющее. Прозрением жестоким для Оли увидеть было, в какой нищете, в каком унижении живут люди. Обглоданные болезнями, калеченные дети; струпья, для подаяний выставленные, зловонье непрекращающееся, всюду – неисчерпные свалы мусора, гнили; испражняются на обозрении мужчины, одурманенные шепчутся подростки, битые до гнойности дрожат собаки; трупы разлагающиеся крыс, подле лавки фруктовой лежащие (прежде всего – их вздёрнутые жёлтые зубы); смрад и темень подворотен, жар густой, выщипывающий глаза по́том; и всё это – в степени великой, в количестве необозримом, бескрайне, непрекращаемо: из города в город; а меж городами и пространства нет пустого – застроено всё, и всё злоуха́ет. К этому – шум нестихаемый от рикш, людей, молитв. И хватают за руки нищие, и здороваются для фотографии совместной, и под ногами разложение вязкое, и гениталии святых, нищих, и с помойки побирающиеся старики, и мухи над заплесневевшим рисом… И страх, что прикосновения, в Агре случившиеся, повторятся вновь. И прочее (такое же потное, грязное, множественное), со всей мнительностью природной умешанное, Олю привело на одиннадцатый день пути к нервности подавляющей. Ослабленный своими бедами и весь посвящённый Индии, я творившегося не приметил.

Оля спрятаться хотела. В Бенаресе стирку собрала большую – пыталась отвлечь себя занятем обыденным. Взяла от меня даже чистое бельё – для мыла, воды, сушки. Помощи в этом не было.

Пробовала читать книги, слушать музыку, смотреть ролики, но прекращала всё быстро, обречённо.

Темп, устроенный в путешествии нашем, принуждал к подвижности неусыпной. Остаться без меня в комнате гостиничной казалось Оле ещё большей тяжестью; напрягшись, она следовала за мной во всех прогулках – без жалоб…

Наконец – Калькутта. 5:40. Город, славный своим именем. Ждали мы, что краски и запахи будут другими, что память Англии здесь сильна, а значит, отдохнуть получится от дикости и грязи.

Вокзал Howrad ожидания наши укрепил. Могучий дебаркадер показался чистым. На улице вместо рикш к нам в приветствие вышли таксисты – это заявило особенность явную Калькутты (предыдущим городам индийским чуждую).

Утро началось мягкое, без жары. Мы пешком от вокзала вышли к южной части старого города (перейти нужно было через реку Хугли – по знатному мосту, затем – 5 километров квартальных дорожек).

Прогулка от вокзала представлялась чудесной, но вскоре мы поняли – Индия здесь всё та же…

Грязь, запах мочи. Женщина над базаром стоит – возле моста; сушит на себе ткань и показывает грудь обильную. Утренняя торговля ей не в смущение, как и мужчинам, на корточки усевшимся по дороге и в кювет направившим естественность свою (плоть они даже не пытались прикрыть).

Оля устала от встречных взглядов – мутные, красные глаза. На меня смотрят кратко; Олю долго, жадно изучают, пусть одета она закрыто; вольностью ей было оставить голыми руки (до локтей), показать в брюках формы ног своих и бёдер.

Снова по кюветам в давней смерти лежали крысы. Их жёлтые резцы. Мусор. Фекалии – людей, животных.

Тротуар здесь выложен аккуратно. Подходя к центру, увидели мы цивилизацию европейскую; но была она испоганена, обгрязнена.

Запах благовоний, гнили, туалета, фруктов мешается с запахом кондиционера и кожаных чемоданов (выбивающимся в отворяемые двери дорогих магазинов). В канаве возле салона Nokia моются пятеро нищих. Под широкими витринами бутика полуголый индиец выпекает на масле лепёшки. Воздух в городе – тяжёлый, влажный, почти банный (каким был он в Дели).

Олю за руку схватил нищий. Она вскрикнула. «Hello…» – протянул индиец хрипло, показал миску. Оля отдёрнулась. Идём дальше. Нищий увязался за нами, и отмахиваться от него нужно было не меньше десяти минут. Не хотелось бежать, а слов он не понимал. Оля разозлилась. Ответила грубо, но в мутных глазах индийца не проступило реакции. «Hello!» – и лезет, жмётся к рюкзаку, а руки у него изъязвлённые…