Нам подскажет земля - [51]

Преступление налицо. Миронов и не отказывался. Он сознался, что украл часы, но ни место кражи, ни своих сообщников не назвал. Во втором протоколе допроса, составленном Синицыным, уже значилось, что Миронов совершил три преступления: из промтоварного магазина по Первомайской улице украл часы, в универмаге против базара — шесть тюков шерстяных тканей и, наконец, от вокзала угнал частную автомашину «Волгу», которую через два дня обнаружили в Чернореченском лесу без мотора и колес. И в этом протоколе на каждой странице стояла подпись Миронова. Но опять — никаких подробностей и ни одного сообщника.

— Да-а, — вслух проговорил Тимонин, отрываясь от чтения бумаг, — есть над чем поломать голову…

Он закурил и задумался. Если подходить формально, то Миронова-Вовостю можно уже судить, он сознался в совершенных преступлениях, а что не выдает своих дружков, так это понятно: воровская традиция. Однако странно, что он не дает ни одной подробности. Да и кражи какие-то разные — часы, ткани и автомобиль. Очень странно. Кто же он такой, этот Вовостя? Как он работает? С кем дружит, чем интересуется, как живет? Наконец, его надо увидеть, поговорить. Борис был уверен, что если вызвать Вовостю, хорошенько расспросить его о семье, напомнить ему о жене, детях, которых он, конечно, любит, произнести патриотическую речь о долге советского человека, преступник покается и откровенно расскажет, как все произошло. Сделать это необходимо сейчас же.

Борис взялся за телефон, набрал номер начальника отдела.

— Слушаю. Рогов, — послышалось в трубке.

— Товарищ полковник, я могу вызвать этого Миронова, то есть Вовостю?

— Правильно, Борис, Миронова. Вызывайте, под стеклом у вас записан номер телефона КПЗ. Я все распоряжения отдал.

— Спасибо. — Тимонин положил трубку, секунду подождал, потом набрал нужный номер. — Дежурный? Это говорит Тимонин. Приведите ко мне в девяносто четвертую комнату арестованного Миронова. Да-да. Вовостю.

Ждать ему пришлось недолго. Вскоре в коридоре послышались тяжелые шаги, и в комнату два милиционера ввели заросшего щетиной человека в брезентовой куртке, вымазанной известью. У него бледное, худое лицо, лихорадочно поблескивающие злые глаза. Он вошел и сразу, без спросу, сел на стул, пододвинув его на середину комнаты.

Тимонин кивнул милиционерам, и те вышли в коридор. Он пристально посмотрел на угрюмого Миронова и, сдерживая внутреннее волнение, начал свой первый в жизни допрос преступника.

— Вы садитесь ближе, Владимир Ефимович, — мягко сказал он.

Слова были произнесены с хрипотцой в голосе, как после долгого бега. Арестованный взглянул из-под нависших бровей, хмыкнул, зло прищурился:

— Новенький? Чего ты хочешь от меня, скажи? Папиросочку дашь? О долге советского гражданина напомнишь? Брось! Я — воробей стреляный, меня на мякине не проведешь. Разговора у нас с тобой не получится, хоть ты и новый опер. Мне достаточно надоел ваш толстый боров Синицын! А что тебе надо? И у тебя кражухи висят? Да? Нужно взять? Валяй, все равно сидеть — виноват или не виноват. Так лучше сидеть спокойно, чем слушать анекдоты о честной жизни. Давай твои кражи, рассказывай, как было дело. Только уговор: без «мокрухи», понял? «Жмуриков» держите у себя. Я не хочу иметь дело с оружием. Первая статья указа — и баста! На ней сойдемся!.. А ты мне лирику не закатывай, чихать я хотел на твое вежливенькое обращение!.. Думаешь, не знаю, зачем ты свои колодочки на пиджак нацепил? Хочешь, чтобы я уважать тебя начал за твои ордена и медали?. Дудки! Все это — цацки. У меня самого — их — хоть пруд пруди. А толку?..

Тимонин опешил от такого словесного натиска, с минуту молчал, наливаясь кровью, потом грохнул ладонью по столу:

— Как ты смеешь, сукин сын! — вскипел он. — На этих цацках кровь моих боевых друзей, миллионов погибших советских людей!

— Во-во! У вас, мильтонов, одна мерка: попал человек в милицию, значит — вор, бандит, сукин сын, на него можно орать, стучать кулаком, даже матом запустить.

Борис встал, придавил дрожащей рукой окурок в пепельнице, глухо проговорил:

— Извините меня, пожалуйста…

Он подошел к двери, открыл ее и сказал милиционерам:

— Уведите арестованного…

Вовостя опять посмотрел на незнакомого оперработника, теперь уже с откровенным любопытством, усмехнулся. Тимонин заметил, что улыбка у него получилась добродушная, без злости.

«Не выдержал, идиот! — ругал себя Борис, расхаживая по кабинету. — На первом допросе сорвался. А дальше?» Он распахнул окно. В комнату ворвался горячий сухой ветер, зашелестел бумагами.

Да, разговора не получилось. С чего же теперь начинать? Отказаться от Вовости, как это сделал Синицын? Борис с гневом отбросил эту мысль, родившуюся, наверное, под впечатлением утреннего разговора у Байдалова. Нет, он не откажется. Он начнет сначала. Но как?..

Трудная работа… В армии легче. Там хорошие, честные парни — солдаты. Постой, постой! А ведь Вовостя тоже был солдатом, да еще и фронтовиком, ведь не зря же он упоминал о своих орденах. Надо сейчас же проверить…

В военкомате, куда пришел Тимонин, сотрудники собирались идти на обед. Знакомый Борису майор, нагнувшись, закрывал ящики своего стола.