Нам подскажет земля - [5]

Баяниста тронул за плечо смуглый ефрейтор со сросшимися на переносице бровями:

— Заводи песню, Матвей. На прощанье…

— Это можно, — ответил сержант. Он подумал с минуту и, склонившись к баяну, растянул меха. Над казармою, над широким плацем, утоптанным солдатскими сапогами, полилась ласковая мелодия. Сержант поднял голову, облизал сухие губы и запел:

Ветерок пролетел над долиною,

Зашептался с лесною травой.

Тихо слушая песнь соловьиную,

Размечтался солдат молодой…

Несколько солдат привычно подхватили припев:

…Ой, вы, майские ночи прекрасные,

Соловьиные песни в саду.

Ой, вы очи лучистые ясные,

Лучше вас не найду…

Песня понеслась ввысь, в бездонное голубое небо, туда, где прозрачный воздух был пронизан утренним звоном жаворонка. Песня ширилась, крепла, хотела заглушить птицу. И солнце, свежее, яркое, выглянуло из-за гор, остановилось, прислушиваясь к этому состязанию. Пробежал легкий ветерок, зашелестел вспотевшими от утренней росы листьями, и казалось, что деревья тихонько подпевают солдатам и грустят по тем далеким краям, о которых так ласково говорится в песне…

А Борис Тимонин, слушая песню, смотрел на солдат и с грустью думал о том, что сегодня он последний день с ними. Как сроднился он с этими людьми в серых шинелях за долгие годы совместной службы! А сколько ему, замполиту роты, пришлось повозиться с некоторыми из них, воспитывая характеры. Так заботливый садовник ухаживает за молодыми деревьями: обрезает искривленные, засохшие, лишние ветки, формируя крону и оберегая направляющую ветвь, чтобы и рост был, и плоды были крупнее…

— Грустишь, комиссар? — Никто не заметил, как подошел командир роты — черноволосый, похожий на цыгана капитан Рогов, затянутый в скрипучую портупею. Он уселся на скамейке рядом, взял из рук Тимонина пачку «Казбека», вынул папиросу, прикурил. Борис посмотрел на него и тихо ответил:

— Да, командир.

И, готовясь рассердиться, замолчал, ожидая, что Рогов еще, чего доброго, станет его успокаивать. Но капитан занялся своею папиросою. Борис оценил тактичное молчание ротного и так же тихо продолжал:

— Не хочется мне, Андрей, расставаться со всем этим, — он кивнул в сторону казармы, поющих солдат. — Привык…

— Да-а, — протянул Рогов, — пятнадцать лет не шутка.

— Ты вот у нас недавно, а я все пятнадцать лет прослужил в этом полку. Только и перерыва, что отлеживался в госпиталях после ранения. Как подобрал меня мальчишкой наш комбат на Дону, так и не расстаюсь. И вот сейчас… будто из родного дома уезжаю…

У Бориса защемило на сердце: так не хотелось покидать полк, роту, боевых товарищей, с которыми столько пережито-перетерто. Где-то, кажется, в Дагестане, день рождения человека празднуют не тогда, когда он родился, а когда самостоятельно сделал какую-нибудь вещь. Если следовать этому обычаю, то можно считать, что Тимонин родился здесь, в полку. Правда, в первый день своей самостоятельной жизни он не вещь сделал, а убил фашиста, защищая Родину. Да, полк для него был родным домом. Здесь он впервые понял, что жизнь — не теплое благополучие, а тяжелый бой, в котором за Отчизну готов отдать всю свою кровь, каплю за каплей, и сберечь последний патрон для себя, если нет другого выхода. Здесь он понял, что обгорелый, пропахший солдатской махоркой сухарь, разрубленный саперной лопаткой пополам — себе и другу, — сытнее самого вкусного обеда в доме врага. Здесь, в этом полку, он получил первую лычку на погоны, первую медаль и первую рану…

Тимонин зажег потухшую папиросу, глухо проговорил:

— У меня ведь никого нет из родных… И у Нади тоже… Ехать, собственно, некуда…

Он посмотрел на молчавшего Рогова, и ему стало стыдно за свое нытье. Ну не об этом же надо говорить с товарищем сейчас! Из-за чего раскис? Но сразу сменить настроение Борис не мог и заговорил грубоватым тоном:

— Вот что, Андрей, ты проследи, чтобы рядовой Левочка обменял книги для ротной библиотечки, а то солдатам нечего читать. Потом, Елисеев сегодня уезжает, значит, в роте баяниста не будет. Я договорился с начальником полкового клуба, он обещал выдать нам домровый оркестр. Лучшего сопровождения для нашего самодеятельного хора не найти. Среди новичков есть три музыканта-играют на струнных инструментах. Пусть они учат других солдат. Ты только постарайся получить оркестр.

— Ладно, сделаю, — серьезно сказал Рогов.

— Учти: это нелегко, начклуба мастак давать обещания, его, грубо говоря, за горло брать надо.

Рогов улыбнулся:

— Брось ты, Боря, о делах толковать. Лучше скажи: писать будешь?

— А как же. Я и комбату слово дал.

— Ну, а как Надя на твое увольнение смотрит?

— Рада. Хоть поживем, говорит, по-людски, на одном месте, в своей квартире, без учений и тревог.

— Она по-своему права…

Разговор перебил подошедший дежурный по роте.

— Товарищ капитан, — обратился он к Рогову, — приказано выводить людей на плац для построения.

У Тимонина екнуло сердце. Он не слышал, что говорил дежурному командир роты, какие потом подавались команды. Ему хотелось запомнить этот последний день: хватающую за душу солдатскую песню, хрустальную трель жаворонка в наполненном солнцем небе, тихий шелест росистой листвы…